Вячеслав Соколов - Милосердие спецназа [СИ]

— Ну как тебе? — когда «Рыжая» ушла, поинтересовался отец. — Мы с Петей решили тебе сюрприз сделать. Весь штат на таких вот красоток заменили. Для облегчения адаптации так сказать... Батя со своим другом переглянулись и радостно оскалились. Вспоминая мои регулярные залёты с горничными. Ну не буду расстраивать, пусть продолжают считать, что мне всё так же, ничего не обломится, старались ведь...

— Блеск! — показываю большой палец. — Одна лучше другой! Правда, я только трёх видел.

— Остальные не хуже, — дядя Паша отпил из бокала. — И охрана подтянулась, осанка у всех сразу появилась... Что я раньше не догадался-то!?

— Да-да! Может, и женим кого заодно! — батя в предвкушении потёр руки. — Семейный человек надёжней.

— Вот! Точно! — дядь Петя тычет пальцем в потолок. — Сколько раз говорил? Давно надо было сменить прислугу. Да и глазу приятней...

Сижу, попиваю пивко. Благодать! Вован нарисовался, кивнул и сел возле стеночки. В руках коробочка. Пора? Или подождать подходящего момента, для пущего эффекта? Пожалуй, подожду... Ага, вот и про меня вспомнили:

— Егорка, сынок, — папаня уже слегка разогрелся коньяком, — ты хоть расскажи, как служилось-то? Я вижу, ты удачно ещё и в ВДВ послужил. Теперь все девки твои... Ха-ха... С парашютом-то хоть прыгал или штабным не обязательно?

Улыбаюсь, вот подходящий момент:

— Прыгал! Семьдесят восемь раз.

— Ну, это понятно... — смеются, — надо было хоть значком озаботиться.

— Да есть у меня значок, вон у Вована в коробочке лежит. Сняли, пока форму чистили.

— Это ты правильно! Есть значок — значит, прыгал! — снова смеются. «Обидно!» — Во! Идея! Ты, на первое сентября в форме иди! Все девки твои...

Веселятся, блин! Оно понятно: письма через часть в России шли, а в них было написано, что всё нормально. При штабе я — писарем! Но чего ржать-то? Я-то в армию не хотел! Меня туда загнали... А и пусть, не жалко. Смех продлевает жизнь. Вот только учёба...

— Пап. Па-а-ап!

— Что? — замечает наконец-то мои выкрики.

— Пап, можно, как-нибудь решить вопрос с учёбой? Экстерном, например, сдать?

— Что? Каким экстерном? — возмущённо машет руками. — Я думал, ты повзрослел! Учится-то, осталось! Ну что ты будешь делать, а?

И понеслось... И что, надо хоть какое-то образование получить. И грехи мои вспомнил, и ленивым обозвал, и много всего ещё... А я всего лишь не мог вернуться в прежнюю жизнь. Подготовиться, сдать зачёты и экзамены, написать диплом. Делов-то. Ведь всегда сам всё сдавал и учёба меня вообще не напрягала. Это папа думал, что я учусь еле-еле. Деньжат подкидывал, за зачёты всякие платить. Ну, зачем разубеждать буду? Дураков нет.

Э-э-э... Что-то батю понесло:

— Тебя надо было не в штаб, а в пехоту, землю рыть! Что бы понял почём «фунт изюма». А то сидел два года, штаны протирал. Люди вон Родину защищают, кровь свою льют, а этот учиться не хочет! Значки он достаёт, с парашюта прыгает... Посмотрел бы я на тебя, когда ты свои ручки белые в кровушке, да в кишках испачкал...

Плохо мне! Что же ты говоришь, отец? Как можешь? Да я в этой крови по колено… И умылся ей и напился... А кишочками, весь измазался. Как всё сказать? Как объяснить тебе!? Больно мне! Больно!!!

— Что побелел? Слушать тошно? — бегает туда-сюда, машет руками. — Ни хрена в жизни не умеешь, горя не видел, а всё туда же...

Язык отнялся, сижу, дышать не могу. За что? Замечаю движение — это Вова, стиснув побелевшими руками коробочку с наградами, рванул ко мне. Пытается напоить меня пивом. Ему почти удаётся, часть сквозь стиснутые зубы попадает в рот, остальное льётся мимо...

— Так, а ты кто? А ну брысь! Пока не уволил к чертям собачьим!

— Анатолий Анатольевич, что же вы делаете? — Вова храбро продолжает свои попытки влить в меня пиво. — Он же больной весь!

— Похмелье не болезнь!

Спасибо Вове, чуть отпустило, по крайней мере, говорить я теперь могу:

— Похмелье? Вот моё похмелье! — опёршись на Вову встаю и судорожно начинаю раздеваться.

Отец бледнеет прямо на глазах, дядя Петя выронив бокал пытается ослабить галстук. Да картина ещё та...

На левом плече багровый рубец — след от пули. С той же стороны, след от ножа — скользнул по рёбрам. Правая грудь перечёркнута шрамом, такого же неприятного цвета, на память от Ифрита. Поперёк живота уже побледневший шрам, здесь тоже отметился нож, но значительно раньше. А уж правое бедро вообще песня... И это только то, что сразу бросается в глаза.

Ну и, как завершающий штрих, татуировка на левой груди! Вы же помните мою татуировку? Красивая она у меня, цветная. Хан лично набивал. Раскинувший крылья, атакующий коршун. На спине у него десантный парашют, на голове берет — он же десантник! Открытый в крике клюв и растопыренные когти в крови. На правом крыле надпись «Умирать не страшно», на левом «Умри достойно». Сверху лента, на ней «Кровь пьянит, как хмельное вино», внизу ещё одна «Десант похмеляется водкой».

— Э-э-это что?.. Э-э-это как?.. — батя начал заикаться. Но меня было уже не остановить, обида лезла наружу.

— Это? — усмехаюсь. — Это война, папа, всё как ты хотел! И кровь. Моя кровь... — сглатываю, — с кишками, извини, плохо вышло, не дорезали меня.

— Какая война? Что ты несёшь? — отец рванул галстук и начал отнимать у дяди Пети бутылку, к которой тот присосался. Тот не отдавал, глотая её содержимое. Наконец ему это удалось, и батя припал к горлышку, высасывая остатки.

— Сволочь ты, Петя... всё выпил!

— Иди на хрен! Ребёнка покалечило... А ты, сука... — пьяненький дядя Петя схватился за голову, — не уследил я... Егорушка-а-а-а-а...

Отца, похоже, переклинило:

— Ты же не мог воевать?! Не мог! Не мог!!! — выкрикнув, схватился за ворот рубашки и рванул, так что пуговицы брызнули в разные стороны. И шёпотом: — Прости...

Киваю Вове, решив расставить все точки. Тот выкладывает награды на стол.

— А вот и значок за прыжки и так мелочь, что достать смог... — сарказм так и прёт из меня, — и недорого кстати...

Отец замер, его взгляд был прикован к моим боевым наградам:

— Прости, сынок. Это я виноват... — вытянув руки, бледный с горящими глазами, пошёл ко мне, — Сыночек мой. Прости дурака старого. Я не хотел. Прости... — плача обнимает меня. — Мальчик мой. Прости. Прости. Прости.

Я тоже плачу:

— Всё хорошо, папа... Всё хорошо...

Дядя Петя, всхлипывая и прося прощения, присоединяется к нам. Тяжёлые... Млять... Нога... Дурно мне... Перед глазами всё плывёт... Темнота!

Ох-хо-хох... Чего это меня так плющит? Прямо, как после наркоза. С трудом открываю глаза. Млять! Накаркал, дятел! Этот неистребимый запах больницы, ни с чем не перепутаешь. Так что делаем логичный вывод: я действительно после наркоза. Вопрос! Почему? Поворачиваю голову направо. Оп-па! Вован! Дрыхнет на диванчике, стоящем возле стены. Пытаюсь оглядеться...