Олег Дивов - Техподдержка. Мертвая зона. [калибрятина]

«А теперь и ты, красавец...»

— Чертовски грустно, да, когда за тебя все решено?

Ну конечно, она подсматривала, как у Лехи идет процесс осознания новостей и меняется выражение лица.

Он кивнул снова. А что еще оставалось делать.

— Говоришь, мой жетон нашли в Штатах... Мне надо гордиться теперь. Значит, меня принесли в жертву два раза, и не какие-то суеверные дикари, а цивилизованное общество, мать его так! А дикари — не-а, они спасли. Тоже два раза. Знаешь, как все было?

Леха помотал головой. Риторический вопрос, откуда ему знать.

— Нас осталось совсем мало, около трехсот человек, Барни предложил все бросить и выходить. Муделе горевал, умолял меня остаться, плакал даже, потом сказал, что ладно, выведет. Ночью мимо северной линии осады пешком через горы — легко. Нас уговорили разбиться на дюжины. Это значит, много проводников. Чтобы им не тащиться кружным путем, а попасть к точке сбора напрямик через зону, я загнала Йобу на паркинг. Роскошная ночь, полнолуние... И суровые парни «Топоры», трясясь от страха, что вдруг Йоба выскочит, катят по зоне на руках белый «Мерседес», который Винер подарил Муделе на день рождения. Я спросила, что за бред, а Муделе говорит: надо все делать красиво и символично. Ну, в Миллениум Парке «Топоры» уже стали посмелее. Там мы делились на группы и сворачивали на северо-восток, а попадали на военную базу, где наших заводили в тир, чтобы не шуметь, и приносили в жертву. А меня со всем уважением разложили на капоте «Мерседеса», красиво и символично. Муделе прочел молитву... И объявил себя мужем Великой Матери, старый хрен. Я хохотала, как ненормальная. Это же было дико смешно. Такое расстройство для Винера. Он заказал нас живыми, а получил только мертвые тела и жетоны. Муделе даже не предал Винера, а плюнул ему в руку дающую...

Леха слушал ее, опустив глаза, и стараясь не воображать, как это выглядело — той ночью, в лунном свете. Массовое убийство и одно ритуальное совокупление под истерический хохот. Надо бы наверное выразить сочувствие, но вот уж в чем она совсем не нуждается.

Она еще и «Мерседес» у Бабы забрала, судя по всему.

И правильно сделала.

У нее, кажется, непростые отношения с пожилым бандитом, чтобы не сказать «высокие», и сформировались они задолго до той ночи. Это их личные трудности, о которых лучше не расспрашивать, как бы ни хотелось. Судя по контексту, все намного сложнее, чем можно предполагать между оператором пушечной самоходки и региональным крестным отцом. Да и бог с ними.

— А к следующему полнолунию уже поймали ваших, — она звякнула четками. — Может, тебе не нравится, как я отзываюсь об Институте. Ну извини. Я-то думала, что Институт это — ух! — а оказался самый обычный институт. Я ведь с ними разговаривала. Много. Сейчас они скучные, отрешились от всего земного, даже работают так, будто делают мне одолжение, а поначалу было весело. Мы же вместе этот заводик построили. Вот моя гордость. Не веришь? А мне неинтересно задирать нос из-за Йобы. Я ее легко придумала, как только увидела пушку в арсенале. И у нас были железнодорожные мастерские, и вообще это моя профессия, собирать из нескольких машин одну, и наоборот. А ты попробуй сделай что-то полезное из ничего, когда не знаешь, как!

— Почему Йоба? — слабым голосом спросил Леха. Его слегка мутило. В основном, от непосредственности, с которой ему рассказывали ужасы. — Ты изучала пантеон богов йоруба?

— Ха! Лучше бы изучала! Нас бы все равно убили, нет сомнений, но некоторые моменты... Стали бы попроще. Не такие замороченные и утомительные. Мне иногда кажется, я и правда сумасшедшая из-за всего этого дерьма. — Она подняла четки на уровень лица и критически их оглядела. — Тут свихнешься, пожалуй!

И умолкла. И застыла. Только челюсть двигалась, и ботинок по-прежнему еле слышно отстукивал ритм.

— Их... — Леха кивнул на жетоны. — Тоже принесли в жертву?

— Не мешай, я считаю.

— Двадцать один. — Напрасно он встрял, но ему вдруг надоел безумный разговор. Леха чувствовал себя неадекватно усталым и, пожалуй, немного больным. У него легонько дрожал подбородок, и ноги как-то неустойчиво стояли. Прилечь бы. Пока не упал.

— Да ни черта ты не понимаешь... — сказала она негромко. Шагнула к Лехе, уставилась снизу вверх, снова прожгла взглядом. — Двадцать один, да. Ты их знал? Отвечай, ты их знал?

— Нет-нет, только не сердись так...

— А я — знала. Им было хорошо здесь. Они были счастливы. Но. — Она говорила тихо, холодно, совсем без интонаций, заставляя прислушиваться, и от этого каждая фраза била Лехе прямо в голову, вколачивая страшную правду. — Но раз в месяц. В полнолуние. Мы с одним из них. Поднимаемся на гору...

Леха мягким движением отодвинул ее и медленно пошел к выходу. Ему было плохо. И он знал, что дальше будет только хуже.

— Факельное шествие. Песни и пляски. Внизу под горой в лунном свете посреди парка — красавица Йоба. — Женщина бормотала, шагая рядом, звякая четками. — Муделе читает молитву. Черные девчонки танцуют. А белый парень трахает меня. И он счастлив. А когда он кончает. Я встаю, беру ритуальную дубинку... И со всей дури. Херак его по черепу.

У Лехи еще хватило сил открыть железную дверь.

На улице было очень темно и очень холодно.

— Во имя Йобы, — донеслось сзади. — Чтобы Абуджа была мирной всегда. А девки хватают тело — и херак его с горы. Под песни и пляски. Двадцать один. Ты сосчитал. Но ты не понял.

На свежем воздухе могло бы полегчать, но стало, как Леха и думал, только хуже. Окончательно тошно.

Рот наполнился пеной, Леха согнулся пополам, и его вырвало прямо под ноги Майку, выскочившему из темноты.

— Двадцать один лежит под горой. А послезавтра будет — двадцать два. Такие дела.

Леху выворачивало наизнанку. Держась за дверь, он рывками извергал из себя поток желчи с водкой и джином. Запах сивухи перебил мыловаренную вонь.

В висках стучало назойливым рефреном: двадцать один лежит под горой, двадцать один лежит под горой, двадцать один лежит под горой...

Его похлопали по спине.

— Эй, красавец, а ты вообще что-нибудь ел сегодня?

Он не понял, кто спрашивает. Голос вроде женский, но вообще другой, живой, человеческий. Оглядываться бессмысленно, глаза заливали слезы, да и упасть можно, если отпустишь дверь.

— Воды ему, быстро.

Леха кое-как продышался, отплевался, почувствовал в свободной руке бутылку, жадно выпил, дернулся: глотать оказалось больно, обожженное горло так и саднило. Плеснул воды в лицо, утерся и наконец оглянулся.

Все та же женщина, которую непонятно как называть. Стоит в тусклом луче, бьющем из двери; лица не видно, но, судя по позе — спокойная, уравновешенная, нормальная. Больше не дергается.

— Тебе обязательно надо поесть. Может быть выпить глоток виски. И сразу в постель. Майк, организуй и проследи. Отвечаешь. До свидания, А-лек-сей.