Виктор Точинов - Хронофлибустьеры

Решено – сделано. Пошел отыскивать источник. Тот не попадался, возможно почва здесь была неподходящая, либо просто не везло… Пить хотелось все сильнее и сильнее, я готов был отдать что угодно за кружку холодной воды, да только ничего у меня не было.

Потом заметил, что слева местность вроде как понижается… Там стоял стеной густой колючий кустарник, никак не подходящий для прогулок в голом виде, но мне было уже все равно: жажда вконец распоясалась, и казалось, что все у меня внутри – от губ до кишечника – превратилось в знойную пустыню, обдуваемую горячим самумом. Я продрался, протиснулся сквозь колючки, протоптал тропу, не обращая внимания на исцарапанную кожу, – и оказался на небольшой поляне, где рос дуб, величавый, столетний, задавивший вокруг себя весь подлесок. А у корней дуба журчал небольшой ручеек.

Вода!

Я пил ее полными пригоршнями, и казалось, что вкуснее напитка не доводилось пробовать. Как мало надо человеку для счастья…

Напился, иссохшая пустыня внутри превратилась в цветущий оазис, но вода, странное дело, не обернулась заурядной аш-два-о, действительно отличалась каким-то необычным и приятным привкусом.

Теперь можно и отдохнуть. Место самое подходящее, никто без крайней нужды в колючие заросли не полезет. Я улегся под кроной дуба, тщательно проверив, нет ли поблизости муравейника. И отключился почти мгновенно.

Проснулся от чувства смутной тревоги, словно от толчка в плечо. Приподнялся на локте, увидел переплетение зеленых ветвей над головой, услышал птичий хор, журчание ручейка, – и мгновенно вспомнил, где я и что со мной происходит… Немедленно захотелось провалиться обратно в сон, в беспамятство, куда угодно, – и проснуться уже дома.

Но что же меня разбудило? Ответ прозвучал раньше, чем я успел всерьез озадачиться этим вопросом:

– Stе.

Чуть не вывихнув шею, я разглядел говорившего. Вернее, говорившую, хоть голос был низкий, смахивающий на мужской.

Почти вплотную к дубовому стволу стояла аборигенка и беззастенчиво меня разглядывала.

– Stе, – повторила женщина без особых эмоций, словно давно привыкла находить обнаженных незнакомцев как раз под этим дубом.

– Привет, – сказал я, решив, что так здесь здороваются.

Нет чтоб меня в этом укромном уголке обнаружил мужчина… Но длинная, до щиколоток юбка из грубой ткани будет мне не к лицу, даже если придется впору. И передник, надетый поверх нее. И головной убор – даже не знаю, как он назывался, но больше всего походил на капюшон толстовки, только без толстовки.

Лишь деревянные башмаки в этих краях и временах носили в стиле «унисекс». Но обижать женщину всего лишь ради обуви? Нет, на такое меня не подвигнут даже исколотые кровоточащие ступни. К тому же аборигенка не выглядела робкой и беззащитной: крепкая и плечистая для женщины, притом вооружена – в руке зажат какой-то гибрид мачете и топорика для разделки мяса. И слишком уж спокойна дамочка, скорее всего, где-то неподалеку работают в лесу ее сородичи.

– Gе upp snabbt, – сказала она.

Сообразила, что я не понимаю, и показала ладонью: вставай, дескать, поднимайся.

Встал, и она продолжила столь же спокойно изучать меня в другом ракурсе. Причем демонстративно пялилась на то, что даже на нудистких пляжах столь пристально разглядывать не принято.

Мда, ситуация… Вот отчего в романах и фильмах попаданцев обнаруживают юные прекрасные принцессы? На худой конец девы-воительницы, но тоже юные и прекрасные?

Моя визави к принцессам никакого отношения не имела, – судя по наряду, самая что ни есть простолюдинка. Юность ее тоже давно миновала: на вскидку побольше тридцати, поменьше сорока, – почти старуха для социума, где начинают рожать в четырнадцать-пятнадцать лет. А что касается красоты… Наверное, могла бы считаться симпатичной. Если бы имела обыкновение пользоваться косметикой, а лицо не пометили бы оспины.

Минуты две мы изучали друг друга, затем мадам пришла к какому-то выводу и решительно объявила.

– Kom pее.

Я с виноватым лицом пожал плечами, надеясь, что этот интернациональный жест здесь тоже в ходу. Женщина взяла меня за руку и повела к проходу в колючих зарослях, который протоптал я, а она, очевидно, расширила.

Мысль о том, что в лесу работает целый коллектив местных пейзан, не подтвердилась. Никого мы не встретили, пока не пришли к повозке крайне примитивного вида. Двухколесное средство передвижения было с горой нагружено вязанками хвороста, а между оглоблями стоял низкорослый конек-горбунок, напомнивший мне якутских лошадок, разве что шерсть оказалась не столь густая.

Порывшись под вязанками, владелица возка протянула мне грязную и скомканную дерюгу, изобразила жестом, как накидывает ее на плечи. От тряпки ощутимо пованивало, – уж не попона ли это горбунка? – но выбора не было, и я задрапировался в обнову, как в римскую тогу.

– Stеlla, – новый жест, приглашающий усаживаться со всеми удобствами поверх хвороста.

Уселся, решив, что все оборачивается к лучшему. Моя идея с одиноким путником явно отдавала авантюризмом: в придачу к комплекту одежды я мог приобрести серьезные неприятности со стороны здешних правоохранителей.

Женщина устроилась рядом, взялась за вожжи, изобразила губами чмокающий звук, – и конек неторопливо пошагал, унося Сергея Чернецова к новой жизни.

Ее звали Агнета, что обозначало «целомудренная», – но родители, когда-то окрестив так крохотную девочку, попали впросак. Выяснилось это в первую же ночь, проведенную на хуторе Солигхунд… впрочем, обо всем по порядку.

Итак, Агнета. Вдова, по здешним скромным меркам достаточно состоятельная, – унаследовала от мужа небольшой хутор и жила там одна. Вернее, осталась одна незадолго до нашей встречи, выдав замуж последнюю из троих дочерей, а сыновей у них с мужем либо не народилось, либо умирали в младенчестве, я не уточнял.

Тем летом ей исполнилось тридцать семь. Но узнал я об этом гораздо позже, когда достаточно освоил язык и начал общаться с местным пастором. Она свой возраст НЕ ЗНАЛА. Не помнила и не интересовалась этим вопросом. Ей было все равно. И прочие аборигены отличались таким же равнодушием к датам – например, какой год на дворе, я тоже выяснил далеко не сразу. И тоже у пастора.

Меня Агнета называла Энгелем, абсолютно не любопытствуя настоящим именем. За ней и другие обитатели соседних хуторов и близлежащей деревушки Гледхилл начали так называть. По созвучию я поначалу вообразил, что Энгель как-то связан с ангелами и даже немного гордился…

Но все оказалось гораздо прозаичнее, имя означало всего лишь «англичанин»: за пару дней до моего появления случился шторм и на скалах разбился английский барк, груженый строевым лесом, его команда вся утонула. Агнета решила, что я чудом спасшийся моряк с погибшего судна. Главной причиной ошибки стала моя татуировка с якорем, память о далеких курсантских годах, – оказывается, шведские моряки начала восемнадцатого века свою кожу наколотыми рисунками не украшали, а вот британские матросики подхватили эту моду у дикарей, живущих в дальних странах.