Тахера Мафи - Возроди меня

Вся моя жизнь, оказывается, была экспериментом?!

У меня есть родная душа. Сестра. И совершенно другие родители, которые поступили со мной не лучше приемных, предоставив меня для исследований, будто я всего лишь объект для научных экспериментов.

Андерсон с другими верховными главнокомандующими знал обо мне все. Касл изначально знал правду обо мне. Уорнер знал, что меня удочерили.

Те, кому я доверяла, мне лгали. Мной манипулировали. Меня использовали.

Из меня вдруг вырывается вопль. Он прорывается наружу без предупреждения и разрешения и получается таким громким, грубым и неистовым, что я не удерживаюсь на ногах и падаю на колени, упершись ладонями в асфальт и низко, к коленям, опустив голову. Голос моей боли унесен ветром и развеян в тучах.

Между теннисками появляется широкая трещина. Земля… разверзлась?!

Я буквально подскакиваю от удивления и оглядываюсь. Что-то я не могу вспомнить, была здесь эта трещина или нет?

В смятении я отхожу к автобусу, горько выдыхаю и прислоняюсь лбом к задним дверям в надежде спокойно постоять, но руки и голова буквально прорывают стенку, будто она из гнилой негодной ткани, и я с размаху падаю на грязный пол, пробив его насквозь ладонями и коленями.

От этого я злюсь еще сильнее.

Подогретая моим безрассудством и разбушевавшимися мыслями, Сила выходит из-под контроля. Не могу собрать свою энергию, как учил меня Кенджи, и вот она уже повсюду, во мне и вне меня, а главная проблема в том, что мне все равно.

Сейчас мне все равно.

Не думая, я хватаю одно из сидений, срываю его с креплений и швыряю в уцелевшее окно. Летят мелкие осколки. Длинный и острый попадает мне в глаз, еще несколько влетают в рот. Подняв руку, я вижу в рукаве футболки вонзившиеся «стразы», похожие на льдинки. Я сплевываю острое изо рта, вытаскиваю осколки из рукава и вытягиваю из-под века целую стеклянную палочку длиной в дюйм, бросив ее на пол. Она тоненько звякает.

Я тяжело дышу – грудь ходит ходуном.

Что , думаю я, срывая второе сиденье, мне теперь делать ? Я запускаю им в другое окно, вызвав новый фонтан из битого стекла и металлических частей. Инстинктивно я вскидываю руку, чтобы защитить лицо от осколков, но мне не страшно – ярость заглушает страх. Я сейчас слишком сильна, чтобы чувствовать боль. Острые осколки отскакивают от кожи, тоненькие, как бритва, металлические полоски не причиняют вреда. Я почти жалею, что мне не больно.

Что мне теперь делать?

Я ударяю кулаком по стене, не получив никакого удовлетворения: кулак пробивает стенку автобуса. Я пинаю сиденье, но ярость не уменьшается – только дешевая обивка лопается от удара ногой. У меня снова вырывается яростный, горестный вопль, и я вижу, как по потолку идет длинная, опасная трещина. Это что-то новое.

Не успеваю я ни о чем подумать, как автобус вздрагивает, тяжело накреняется, по корпусу проходит сильная дрожь, и он четко и ровно разваливается пополам.

Половинки грохаются справа и слева от меня. Не удержавшись на ногах, я падаю на спину, приземляясь на груду искореженного металла и грязного стекла. Кое-как я встаю.

Я не понимаю, что произошло. Я, конечно, знала, что могу управлять своей Силой, но не подозревала, что и голос обладает направленным действием. В душе шевелится забытое желание поделиться с кем-то новостью, но у меня не осталось близких людей.

Уорнер – исключено.

Касл – соучастник Уорнера.

Кенджи… А что Кенджи? Он тоже знал о моих родителях и сестре, Касл наверняка ему говорил.

Беда в том, что я уже ни в чем не уверена. Мне некому довериться.

Эта простая мысль вдруг цепляется за полустершееся, зыбкое воспоминание. Я пытаюсь его ухватить – взяться обеими руками и потянуть на себя. Голос? Да, женский голос, теперь я помню, говоривший мне…

Я ахаю.

Тогда ночью это была Назира! В медицинском крыле! Я помню голос, помню, как коснулась в темноте ее руки. Помню ощущение металлических перстней-кастетов, которые она не снимает.

«Те, кому ты доверяешь, лгут. Остальные лидеры хотят только твоей смерти…»

Я молниеносно оборачиваюсь, ища неизвестно что.

Назира пыталась меня предупредить, а ведь мы едва знакомы. Она хотела открыть мне правду до того, как на это решились остальные.

Зачем ей это?

Что-то твердое и громкое звучно приземляется на погнутую металлическую конструкцию, перегородившую бывшее шоссе. Старые дорожные знаки трясутся и качаются.

Я все вижу собственными глазами, я наблюдаю за происходящим в реальном времени, кадр за кадром, однако от невероятности увиденного утрачиваю дар речи.

В пятидесяти футах над землей Назира преспокойно присаживается на знак «10 ЛОС-АНДЖЕЛЕС» и приветственно машет. Свободный капюшон из тонкой коричневой кожи прикреплен к ремням кобуры, обвивающей плечи; он прикрывает волосы Назиры и образует как бы козырек, так что мне видна лишь нижняя часть ее лица. Бриллиантовый пирсинг под нижней губой горит на солнце крохотным огоньком.

Она похожа на видение из неизвестного времени.

Я стою, не зная что сказать.

Зато у Назиры явно нет такой проблемы.

– Ну что, теперь ты готова к разговору? – интересуется она.

– Как… как ты…

– Что?

– Как ты сюда попала? – я оборачиваюсь, вглядываясь в горизонт. Откуда она узнала, что я здесь? За мной что, следят?

– Прилетела.

Я снова поворачиваюсь к ней:

– Да? И где твой самолет?

Назира смеется и спрыгивает с дорожного знака на асфальт. Прыжок с такой высоты был бы опасным и болезненным для любого нормального человека.

– Надеюсь, ты пошутила, – говорит она, подхватывает меня за талию, и мы взмываем в небо.

Я много странного видел за свою жизнь, но никогда не думал, что увижу, как Кишимото молчит больше пяти минут. В иной ситуации я бы наслаждался моментом, но, к сожалению, сейчас меня не радует даже это.

От его молчания даже как-то не по себе.

Пятнадцать минут назад я открыл ему подробности нашего с Джульеттой разговора, и Кишимото словно язык проглотил. Он тихо сидит в углу и молчит, глядя в одну точку.

Иногда он вздыхает.

Мы проговорили почти два часа. На сегодня я мог предположить все что угодно, только не то, что Джульетта от меня убежит, а я подружусь с идиотом.

М-да, хочешь насмешить бога, расскажи ему о своих планах…

Наконец, спустя целую вечность, Кенджи произносит:

– И Касл мне ничего не сказал!

– Ну, у всех свои секреты…

Он смотрит на меня в упор. Это неприятно.

– У тебя есть еще тайны, о которых мне следует знать?

– Нет, ничего такого.

Он невесело смеется.

– А ведь ты даже не понимаешь, что натворил.

– Чего я не понимаю?

– Ты готовишь себе жизнь, полную боли. Так жить нельзя. Это, – Кишимото указывает на мое лицо, – это ты прежний, странный псих, который всегда молчит, не улыбается, не умеет общаться и никого к себе не подпускает. Нельзя оставаться таким, если хочешь сохранить отношения.