Тахера Мафи - Возроди меня

– О родителях он тебе говорил? – как ни в чем не бывало продолжает Назира, искоса глядя на меня. – Ты знаешь, что росла в приемной семье и твои биологические родители живы?

Я молча смотрю на нее. Назира, по-птичьи наклонив голову, пристально уставилась на меня:

– А как их зовут, он сказал?

Глаза у меня лезут из орбит. Назира улыбается, и ее лицо словно освещается изнутри.

– Вот и приехали, – с торжеством говорит она, стягивая обертку с другого леденца и отправляя его в рот. – Хм.

– И куда же мы приехали?

– Туда, где заканчивается гнев и начинается любопытство.

Я раздраженно вздыхаю:

– Ты знаешь имена моих родителей?

– Я этого не говорила.

Я вдруг чувствую себя страшно усталой.

– Ну почему все знают о моей жизни больше меня?

Назира быстро взглянула на меня и отвела глаза.

– Не все, – поправляет она. – Только те, кто занимает высокие посты в Оздоровлении. Работа такая – знать. Особенно у нас, детей, – говорит она, на секунду встретившись со мной взглядом. – Родители надеются, что рано или поздно мы займем их места… Но не всем всё известно, – она чему-то улыбается, словно шутке, понятной только ей самой. – Большинство ни черта не знает. – Она хмурится: – Хотя, похоже, Уорнер больше в курсе, чем я думала.

– Вы с ним давно знакомы? – скорее утвердительно, чем вопросительно говорю я.

Назира отодвигает капюшон, немного открыв лицо, прислоняется к толстой ветке и вздыхает.

– Слушай, – тихо начинает она, – я знаю только то, что мой отец рассказал нам о тебе и Уорнере. У меня хватило ума понять, что основная информация – чепуха, но…

Она колеблется, прикусив губу.

– Скажи уже, – качаю я головой. – Я столько раз слышала, как меня называют сумасшедшей за то, что я полюбила Уорнера… Ты не первая.

– Что? Нет! – смеется Назира. – Я не считаю тебя сумасшедшей. Я могу понять, почему у него репутация ходячей проблемы, но он же моего круга. Я знала его родителей – на фоне Андерсона мой собственный отец выглядел нормальным и даже порядочным. Наши все с приветом, но Уорнер вовсе не негодяй, он просто ищет возможность выжить среди этого безумия. Каждый справляется по-своему…

У меня вырывается удивленное «О!».

– В любом случае, – пожимает плечами Назира, – я понимаю, что ты в нем нашла. А даже если бы не понимала, глаза-то у меня есть. – Она приподнимает бровь. – Попалась ты, подружка!

Я не могу опомниться – впервые Уорнера защищаю не только я.

– Но сейчас тебе нужно подумать о себе. Возьми паузу. Вот-вот приедет Лена, и тебе в это лучше не влезать, – она одаривает меня еще одним проницательным взглядом. – Тебе и своих переживаний хватает, а тут черт-те что начнется.

– Что? Какая пауза, какое черт-те что? И кто такая Лена?

Удивление Назиры кажется настолько непритворным, что я начинаю беспокоиться. Сердце учащенно бъется, когда Назира разворачивается ко мне и раздельно повторяет:

– Лена Мишкин, дочь лидера Европы!

Я недоуменно качаю головой. Назира смотрит на меня с удивлением и говорит:

– Слушай, да что ты прикидываешься?

– В смысле? – пугаюсь я. – При чем тут она и Уорнер?

– Как при чем? Ты что, шутишь? Лена – бывшая подружка Уорнера!

И вот тут я едва не грохаюсь с дерева.

Странно, я ожидала от себя большей впечатлительности.

Прежняя Джульетта разрыдалась бы, пав духом и раскиснув от стольких болезненных открытий в один день, от масштабов лжи Уорнера, от мучительного ощущения обманутого доверия. А я попросту отказываюсь реагировать – тело будто парализовало.

У меня немеют и отнимаются руки, когда Назира передает мне подробности прежнего романа Уорнера – я разрываюсь между желанием знать и заткнуть уши. Оказывается, Лена с Уорнером были едва ли не самыми видными представителями нового поколения правящей элиты режима – при этой новости три пальца на правой руке у меня вдруг дергаются сами собой, – мать Лены и отец Уорнера были в полном восторге при мысли о таком альянсе: этот союз упрочил бы режим (при этих словах я вздрагиваю как от электрошока, однако не выхожу из состояния странного безразличия).

Назира рассказывает, что Лена до безумия любила Уорнера, а он разбил ей сердце, не ответив даже простой привязанностью, и Лена возненавидела его за это.

– Лена на стенку лезет с тех пор, как узнала, что он запал на тебя, хотя ты только что из психушки. Это больно задело ее самолюбие.

Это известие меня отнюдь не утешает. Я чувствую себя чужой и одинокой, опытным экземпляром в банке с водой, будто моя жизнь мне никогда не принадлежала, будто я актриса в пьесе, которой руководят незнакомцы. Арктически-ледяной ветер дохнул мне на грудь, от холодного бриза застыло сердце, и я закрыла глаза, чтобы мороз убил эту боль, прикрыв ледяными руками раны, разъедающие мою плоть.

Вскоре я начинаю дышать снова, наслаждаясь отделенностью от боли.

Я поднимаю взгляд, чувствуя себя раздавленной – и совершенно новой, холодной и бесчувственной, медленно моргаю и спрашиваю:

– А откуда тебе все это известно?

Назира срывает листок с ближайшей ветки и принимается его складывать.

– У нас же типа клановость, общаемся исключительно в своем тесном кругу. Я знаю Лену всю жизнь. Никогда с ней не дружила, но мы же одного поля ягоды… – Назира снова пожимает плечами. – Она свихнулась на Уорнере, только о нем и могла говорить… И говорила – всем и каждому.

– Сколько они были вместе?

– Два года.

Ответ кажется неожиданно болезненным и как копьем запросто протыкает мою новоявленную броню.

Два года? Два года с другой девушкой, а он ни разу ни словом?.. Два года. А сколько было других? Шок пытается добраться до меня и сдавить ставшее совсем холодным сердце, но мне почти удается справиться с собой, хотя в груди лег раскаленный тяжелый кирпич.

Не ревность, нет. Чувство неполноценности. Неопытности. Наивности.

Сколько же еще мне предстоит о нем узнать? Что он от меня скрывает? Как ему теперь доверять?

Закрыв глаза, я ощущаю тяжесть потери; во мне поселяется обреченность. Кости с хрустом сдвигаются, давая место новой боли. Волне нового гнева.

– И когда они расстались? – спрашиваю я.

– Месяцев восемь назад.

Я перестаю задавать вопросы.

Мне хочется стать деревом. Травинкой. Я готова стать землей, воздухом или вообще превратиться в ничто. В пустоту… Да, я хочу стать вакуумом.

Я чувствую себя полной дурой.

– Не понимаю, почему он тебе не сказал, – удивляется Назира, но я ее не слушаю. – Странно, для нашего мирка это была сенсация.

– А почему ты за мной следила? – неуклюже сменяю я тему.

Глаза у меня полуприкрыты, кулаки сжаты. Не хочу больше говорить о Уорнере. Никогда. Я готова вырвать сердце из груди и швырнуть в океан за все, что оно мне сделало.