Тахера Мафи - Возроди меня

Она молчит так долго, что я наконец оборачиваюсь, поняв, что нечаянно усугубил ситуацию. Лена стоит как статуя, с круглыми глазами и приоткрытым ртом, только опущенные руки слегка дрожат.

Я вздыхаю.

– Мне нужно идти, – тихо говорю я. – Кенджи проводит тебя в твою резиденцию.

Я смотрю на Кенджи, который коротко кивает. Его физиономия выглядит непривычно угрюмой.

Лена ничего не отвечает. Я шагаю назад, намереваясь закрыть дверь между нами, но наша гостья бросается вперед и с криком вцепляется мне в горло, едва не повалив. Она кричит мне в лицо и теснит назад, а я лишь стараюсь не терять хладнокровия. С моими обостренными инстинктами мне трудно не отреагировать на физическую угрозу, но я текучим, плавным, гибким движением разжимаю ее руки и убираю их с моей шеи. Она по-прежнему кидается на меня, пиная по ногам, когда мне наконец удается перехватить ее за руки и притянуть к себе.

Лена замирает. Мои губы оказываются возле ее уха, и я очень тихо произношу ее имя.

Справившись с комком в горле, она поднимает на меня взгляд, полный ярости, но я все равно чувствую живущие в ней надежду и отчаяние. Я чувствую, что Лена ждет – не изменю ли я решения.

– Лена, – еще мягче говорю я, – пойми, подобным поведением ты мне не понравишься.

Она напрягается.

– Пожалуйста, уходи, – говорю я и закрываю дверь у нее перед носом.

Рухнув на кровать, я растираю виски, морщась от грохота ее ударов в дверь. Приходится подавить необъяснимое желание что-нибудь разбить. Мозг словно пытается пробиться наружу, грозя расколоть череп.

Как я оказался в такой ситуации?

Без руля и без ветрил. Растерзанный. Растерянный.

Когда это произошло со мной?

У меня нет ни чувства цели, ни самообладания. Я действительно неудачник и бесполезный тип, способный только разочаровывать, как говорил мой отец. Я слаб. Я трус. Я слишком часто позволяю эмоциям одержать надо мной верх. В результате я все потерял. Джульетта в опасности. Сейчас нам больше, чем когда-либо, нужно держаться вместе. Я должен ее предупредить, поговорить с ней, должен ее защищать, но она ушла. Она снова меня презирает.

А я опять здесь.

В бездне. В пропасти.

Медленно растворяюсь в кислоте эмоций.

Одиночество – странная штука.

Оно подкрадывается медленно и тихо, сидит рядом с тобой в темноте и гладит тебя по волосам, когда ты спишь. Одиночество обволакивает твои кости, стискивая так сильно, что ты почти не можешь дышать, почти не слышишь биение своей крови, когда оно поднимается по твоей коже и касается губами мягких волосков у тебя на затылке. Оно оставляет ложь в твоем сердце, ложится рядом с тобой на ночь, пиявкой высасывает свет из каждого уголка. Это вечный компаньон, держащий тебя за руку, лишь чтобы дернуть вниз, когда ты пытаешься встать, сдерживающий твои слезы, лишь чтобы отправить их вниз по твоему горлу – комком. Одиночество пугает тебя, просто стоя рядом.

Ты просыпаешься утром и не знаешь, кто ты. Ты не можешь заснуть по ночам, дрожа в собственной коже. Ты сомневаешься, ты сомневаешься, ты сомневаешься

а я должна?

разве я не должна?

не стоит ли мне?

почему бы мне не?

И даже когда ты готова расстаться с одиночеством, вырваться на свободу, стать новым человеком, одиночество, как давний друг, отражается рядом с тобой в зеркале, глядит тебе в глаза и подбивает попробовать прожить без него. Ты не можешь подобрать слова, чтобы побороть себя и прокричать, что одиночества недостаточно, никогда не было достаточно и никогда не будет достаточно.

Одиночество – желчный и жалкий компаньон.

Иногда оно просто не отпускает.

Первым делом по возвращении на базу я приказываю Делалье перенести все мои вещи к Андерсону – мне физически непереносима мысль постоянно видеть Уорнера. Я еще не придумала, как вести себя с его бывшей подружкой. Не представляю, как пройдет знакомство, и не собираюсь морочить себе голову.

Слишком я зла.

Если верить Назире, все наши попытки поиграть в дипломатию и прием у себя на международной конференции лидеров континентов ничего не стоят. Все, ради чего мы трудились, – чепуха. По словам Назиры, Сектор 45 вообще сотрут с лица земли вместе с населением, а не только нашей штаб-квартирой и солдатами. Женщины, дети – все погибнут.

Сектор 45, значит, должен попросту исчезнуть?

Эта новость лишает меня остатков самоконтроля.

Бывшие покои Андерсона огромны – по сравнению с ними комнаты Уорнера просто конура, и когда Делалье оставляет меня одну, я могу насладиться привилегиями своего фальшивого положения Верховной главнокомандующей. Два кабинета, два зала для совещаний, полностью оборудованная кухня, просторная спальня, три ванные, две гостевые комнаты, четыре шкафа, набитые одеждой – сынок-то в отца пошел, – и многое другое. Прежде я не оставалась здесь надолго – мне ведь нужен только офис.

Но сегодня я не спеша осматриваюсь, и у меня вызывает интерес одно помещение, которое я прежде не замечала: смежная со спальней комната, отведенная под чудовищных размеров коллекцию спиртного.

О спиртном я знаю мало.

У меня нет подросткового опыта – я не ходила на вечеринки и только читала о пресловутом давлении коллектива, мне ни разу не предлагали наркотиков и крепкого алкоголя (может, оно и к лучшему). И теперь я как завороженная смотрю на сотни бутылок, идеально ровно расставленных на стеклянных полках вдоль обшитых темными панелями стен. Вся обстановка состоит из двух больших коричневых кожаных кресел и блестящего от лака журнального столика, на котором стоит прозрачный… графин, если я правильно называю, наполненный жидкостью янтарного цвета, а рядом – одинокий бокал. В комнате темно и довольно мрачно, здесь пахнет деревом и чем-то древним, замшелым. Старым.

Ведя кончиками пальцев по деревянным панелям, я считаю. Три из четырех стен отведены под полки со старинными бутылками – всего 736, большинство с такой же янтарной жидкостью. Только пара бутылок с прозрачным содержимым. Я подхожу ближе прочитать этикетки и узнаю, что прозрачные бутылки наполнены водкой – о ней я слышала. А вот янтарная жидкость везде называется по-разному. В основном – скотч. Семь бутылок с текилой. Но в основном в этой комнате Андерсон держал неведомый мне бурбон – целых 523 бутылки. Я слышала, что люди пьют вино, пиво и «Маргариту», но здесь такого не нашлось. Единственная стена, где на стеллажах нет алкоголя, занята коробками сигар и стаканами с искусным резным узором. Я беру один из них и чуть не роняю – он оказывается гораздо тяжелее, чем выглядит. Неужели настоящий хрусталь?