Константин Соловьев - Раубриттер (II. - Spero)

- Сколько у нас времени?

Берхард ответил сразу же, без обычного раздумья. Понятно, чего. Он сам уже не раз прикидывал это, только молча, про себя.

- Часов шесть.

- А если мы будем идти ночью без сна и остановок?

За железное тело доспеха он не беспокоился, при всей своей медлительности и неуклюжести оно отличалось настойчивостью и упорством. В способности Берхарда идти всю ночь напролет он тоже не сомневался.

- Все равно нагонят, но ближе к утру.

- Тогда не будем терять времени.

- Да, мессир. Не будем.

***

В черно-белом мире лишенный своих красок закат не выглядит ни красочно, ни волнующе. Просто небо начинает стремительно темнеть, меня грязно-белый оттенок нестираного сукна на глухой свинцовый отлив. Накатывающая темнота слизывает острые грани утесов и скал, превращая их в глухие тяжелые монолиты. Нарушать эту гипнотическую иллюзию при помощи фар Гримберт не хотел. Да и ни чему выдавать свое местоположение светом к вящей радости преследователей.

Погоню он увидел еще засветло, после полудня. К тому моменту, как устаревшие сенсоры доспеха сумели разобрать человеческие фигуры, вынырнувшие из-за перешейка, расстояние сделалось пугающе небольшим – миль восемь или девять. Фигуры были крошечными, как ползущие по бумаги микроорганизмы, и двигались обманчиво медлительно, но Гримберт знал, что эта иллюзия развеется весьма скоро.

По их следу шла погоня – профессиональные и хорошо вышколенные ищейки. На фоне снега Гримберт в самом деле разобрал тринадцать фигур, двигающихся в ясно различимом боевом порядке. За ними, немного поодаль, следовал груженный трицикл, на спине которого был смутно различим бочонкоподобный силуэт автоклава. Берхард был прав, конструкция и в самом деле выглядела громоздкой – и достаточно большой, чтоб внутри могло уместиться сразу человек пять.

Внутри должно было быть просторнее, чем в рыцарской кабине. Но Гримберт знал, что ни за что не позволит затолкать себя внутрь. Лучше уж направить неспешно ковыляющую махину в пропасть. Жаль только, ни единой подходящей пропасти он не видел - они с Берхардом спустились в низовья Альб, где время словно стесало острые шпили скал, превратив их в молчаливые, распростершиеся на невообразимое расстояние, громады.

Не уйти – эта мысль монотонно стучала в основание черепа с той же размеренностью, с которой доспех переставлял свои лапы. Не уйти. Можно потратить все отпущенное им время, вспоминая все известные ему молитвы. Можно клясть Господа последними словами. Можно рычать от злости или трястись от страха. В этот раз – не уйти.

Ему и прежде приходилось сталкиваться с неразрешимыми ситуациями, но всегда за многотонными валунами проблем обнаруживался спасительный хвостик ариадновой нити, ведущий к спасению. На руинах рассыпавшегося плана возводился новый, уже учитывающий предыдущие недостатки. Поражение оборачивалось блестящей победой. Случайность переплавлялась в тактический ход.

Но не сейчас. В этот раз вся хитрость маркграфа Туринского бессильна, как бессилен паук, лишенный своего яда. Остается покориться судьбе и обстоятельствам. Разве что…

- Берхард.

Он даже не обернулся на ходу.

- Чего, мессир?

- Нагоняют?

- Нагоняют, мессир. Может, до рассвета и дотянем, а там…

Дотянем – так он и сказал. Берхард не собирался спасаться бегством и, глядя на его узкую спину, Гримберт подумал о том, что благородство, пожалуй, само по себе еще худший яд, чем подлость.

Берхард всю свою жизнь был хищником, ловким плотоядным организмом, созданным веками эволюции чтобы избегать опасностей, выживать в самых невероятных условиях. Но неуместное благородство отравило его, как вирусный штамм. Заставило заплатить жизнью за то, что не имеет никакого отношения к извечным законам существования. Было в этом нечто нелепо-восхитительное – наблюдать за тем, как ловкий и сильный хищник гибнет, покорившись нематериальному, разлагающему его изнутри, яду.

- Берхард.

Перестав слышать тяжелые шаги рыцарских лап, Берхард и сам остановился.

- Ну?

Гримберт прокашлялся – долгое молчание осушило голосовые связки.

- Я весь день разглядывал карты. Они старые, но худо-бедно еще годятся. В миле отсюда начинается тропа. Она резко уходит вниз за торосами и закладывает петлю.

- Верно, - сдержанно согласился Берхард, - Это Коровий Язык. Он в обратную сторону идет. Хорошая тропа, надежная.

- А ведь ей, пожалуй, можно воспользоваться? С одной стороны, она петляет, выходя обратно на Лаубера, с другой, разница по высоте серьезная, к тому же весь этот лёд… Ночью можно проскочить мимо преследователей, как заяц мимо гончих. Они и не заметят.

Берхард мотнул головой.

- Твой топот они за две мили разберут, живо тропу перережут. Да и следы никуда не деть.

- Я говорил не о доспехе. Ты можешь уйти по этой тропе.

Берхард нахмурился. Гримберт не имел представления, какие мысли крутятся в этой странно устроенной голове, но догадывался. Вся жизнь устроена одинаково, все ее желания понятны и очевидны. Он никогда не забывал об этом, возводя самые сложные схемы.

- Ты хочешь…

- Чтобы ты спас свою голову.

- А…

- Я пойду дальше на север. Лаубер со своей сворой устремится за мной, тебя они и не заметят. Для них ты ерунда, крошка. Шмыгнешь мимо них – и всё. Сохранишь жизнь.

- Они тебя разорвут.

- Они в любом случае меня разорвут. Ты-то тут причем? Уходи. Считай, что я расторгаю наш договор. Ты честно выполнил свою часть сделки, но извини, похоже, что тебе суждено остаться без короны. Может, это и к лучшему. Даже не представляешь, какая паскудная жизнь у баронов. А уж при маркграфе Гунтерихе…

- Я из альмогаваров! – Берхард с силой ударил себя в грудь единственной рукой, - Мы, жиронцы, не из тех, кто задает стрекача!

- Уходи, - медленно и внушительно произнес Гримберт, заставив доспех нарастить громкость голоса до дозволенного предела, - Это мой приказ, Берхард. Приказ рыцаря. Сворачивай на этот Коровий Язык и двигай. Как доберешься до Бра, зайди в первый попавшийся трактир и выпей за меня кубок вина. Уж это ты заслужил.

Берхард ссутулился. Человеку сложно выдерживать взгляд трехметрового великана из бронированной стали, нависающего над ним. Но Гримберт с удовлетворением кивнул сам себе. Он видел, что его слова достигли цели. Зверь пробудился, вспомнив свою природу и врожденные инстинкты. Остаточные частицы благородства были обнаружены и сметены его иммунной системой.

- За кого ж мне выпить? – пробормотал Берхард, отводя глаза, - Я даже имени-то твоего не знаю…

- Ну тогда выпей за покойного маркграфа Туринского, Гримберта-Паука. Он был тот еще мерзавец, но даже душа грешника достойна Божьего снисхождения, верно? Прощай, Берхард. Дальше я пойду один. Прощай, мой друг.