Константин Соловьев - Раубриттер (II. - Spero)

Выстрел. Выстрел. Выстрел. «Золотой Тур» работал в полуавтономном режиме, подсказывая своему хозяину цели, и Гримберт равнодушно стирал их, превращая в облака раскалённого газа в ореоле металлических осколков. Он бил выверенными точно рассчитанными залпами, сокрушая вражеских рыцарей, точно мишени на туринском стрельбище. Это даже не было боем, скорее, планомерным механическим уничтожением.

Какой-то из вражеских рыцарей пошатнулся, когда бронебойный снаряд вдребезги разбил его колено, и опустил стволы дезактивированных орудий вниз, сдаваясь тем самым на милость победителя. Старый идиот. Он думал, что участвует в старой доброй войне, где стальные машины сходятся друг с другом, а победитель с поклоном принимает меч поверженного противника и угощает его вином. Гримберт без сожаления разнёс его в клочья.

- Славная это была картина, мессир…

Судя по затуманившемуся взгляду Берхарда, он и сам отчётливо видел все это – дымящиеся груды металла посреди долины, трепещущие знамена мятежников, пороховые кляксы шрапнельных снарядов, выкашивающих пехоту, тугие струи раскалённого огня, превращающие людей в жирный пепел, прилипший к расплавленным остовам кирас…

- Мы думали, маркграф де Салуццо двинет против туринцев свой резерв, своё личное знамя. У него было еще прилично сил.

- Но он не двинул, - Гримберт заставил тяжеленую голову доспеха сделать полу-кивок, - Я читал в летописях.

- Так точно, мессир. Предпочёл наблюдать издалека, как туринцы громят его баронов, точно быков на бойне. А потом выбросил белый флаг. Раскаялся в ереси и вновь приник к святой вере. Над полем боя ему померещился лик Святого Матфея.

- Чудо, - сухо подтвердил Гримберт, - Иначе и не скажешь.

Кажется, Берхард его не услышал.

- И маркграф Туринский в высочайшей милости простил ему все прегрешения против престола и Церкви. Лишь повелел сделать так, чтоб никто из мятежников не забыл этого дня. Паучье милосердие!

- Милосердие придумали трусы, - пробормотал Гримберт, - Чтобы оправдать свою неспособность совершить должное.

- О, Паук не был трусом. Не успело сесть солнце, как под Ревелло началась Железная Ярмарка. Прямо в долине слуги Гримберта Туринского разбили множество шатров. Я не заглядывал внутрь, но и без того знал, что там. По крику и лязгу инструментов. Там колдовали лекари, мессир. Десятки лекарей, только в тот раз они не спасали жизни. Они творили химер. Я видел, как в шатры потащили всех тех несчастных, кого захватили в бою этим днем. Самих уцелевших баронов, их слуг, оруженосцев, сквайров… Я хорошо помню те крики. И помню, как они выбирались наружу. Сшитые друг с другом, точно страшные игрушки, связанные собственной плотью сильнее, чем самыми крепкими цепями. Люди с тремя ногами на двоих. Люди, навеки обреченные жить спина к спине. Химеры. Я до сих пор слышу их крики, мессир. А ведь прошло уже пять лет. Веришь ли, я даже забыл про свою отсечённую руку. Такое вот милосердие побежденным.

Берхард замолчал. Рассказ его явно был закончен, но он продолжал молча смотреть в небо. Так, будто перед глазами его был визор сродни рыцарскому, который транслировал сейчас невидимую Гримберту картину.

- Ты видел когда-нибудь милосердных пауков, Берхард?

- Что, мессир?

- Мы ведь оба немного знаем Гримберта Туринского, так ведь? Неужели милосердие в его характере? Ты в самом деле думаешь, что он явился в земли Салуццо только лишь потому, что ему не терпелось защитить людей от мятежа? Что пощадил мерзавца Лотара только потому, что тот раскаялся, увидев что-то в небе?

Взгляд у Берхарда сделался напряженным. И несмотря на то, что взгляд этот был устремлён на Гримберта сквозь несколько миллиметров брони, тому всё равно сделалось неуютно – как будто кресло враз отрастило еще несколько острых углов.

- Настоящие пауки обитают в Аахене, Берхард. Только ту паутину, что они ткут, не сразу и увидишь, настолько она тонка. Гримберт Туринский явился в Салуццо подавлять мятеж не по своей воле. Его принудил к этому приказ его величества.

- Император?

- Да. Он приказал разобраться с мятежниками. Настолько жестоко, насколько это представляется возможным.

- Но…

- Почему он не послал в Салуццо собственные войска? Или не отрядил верного сенешаля с его войском? Почему не вступил в переговоры с Лотаром не вынудил его пойти на мировую? Почему не призвал Папу сделать Святой Престол посредником и миротворцем, не допустив кровопролития?

- Почему, мессир?

- Император мудр, щедр и проницателен. Но при всех его общеизвестных достоинствах он обладает ещё одним, менее известным. Он как никто другой умеет играть на лютне.

Возможно, микрофон доспеха забарахлил, потому что Берхард продолжал стоять, молча ожидая ответа. Или же сказанные слова остались им не поняты. Гримберт вздохнул. Неудивительно.

- Искусство управления не в объединении, а в разъединении, мой друг. Чтоб быть хорошим правителем, надо беспрестанно стравливать всех окружающих между собой. Углублять противоречия, раздувать старые ссоры, разводить подозрения, пестовать комплексы… Там, где царит вражда, там нет союзников. Люди, которые ожидают друг от друга удара в спину, никогда не встанут плечом к плечу против общего врага.

Берхард молчал, напряженно вглядываясь в темноту.

- Ты все еще не понял?

- Что-то не совсем, мессир.

- Император не случайно отправил Гримберта Туринского устраивать Железную Ярмарку в соседнем маркграфстве. Император вообще не делает ничего случайно. Он хотел, чтоб мы, старые соседи, обозлились друг на друга. Чтобы Турин и Салуццо стали заклятыми врагами. Именно поэтому он сохранил проклятому Лотару жизнь. Мёртвый, он превратился бы в щепотку пепла. Живой, но униженный и обозлённый, стал вечным врагом Турина.

Берхард впервые оторвался от созерцания неба.

- Значит, всё это затеял император, чтобы стравить Паука и Лотара между собой?

- Да. Он делает так со всеми своими вассалами. Заставляет их ненавидеть друг друга и никому не доверять. Навеки сшитые друг с другом бедолаги, которых вы называете химерами, нужны лишь для того, чтоб подпитывать эту вражду, настраивая жителей Салуццо против Турина.

Берхард прищурился.

- Ворон ворону глаз не выклюет, так, сдаётся, говорят. Ну пощипал Паук баронов Лотара, что с того? Неужто старик де Салуццо так на него обозлится, что и за один стол больше не сядет?

Гримберт невесело усмехнулся.

- Едва ли сядут. Маркграф де Салуццо тоже получил на прощание от Паука напоминание о своём грехе. Из тех, что нескоро забываются.

Берхард нетерпеливо дёрнул плечом.

- Любит же ваш брат языком трепать. Так, глядишь, скоро и рассвет займётся. Двигай себе, мессир, и оборачивайся пореже. Буду жив – догоню. А не догоню, так поставь от меня свечку в соборе Святого Павла в Бра - за поминовение души старого дурака.