Константин Соловьев - Раубриттер (I. - Prudentia)

- Ты хитрец, ваше сиятельство.

- Что?

Оказывается, все это время Магнебод внимательно разглядывал его. И хоть в его взгляде не было враждебности, один лишь только интерес, Гримберт машинально напрягся.

- Тебе двадцать пять. Это значит, тебе было двенадцать, когда я встал под твое знамя, присягнув маркграфу Туринскому и вверив ему свою душу, как когда-то вверял ее твоему отцу. Если я что-то и понял за это время, так это то, что ты ничего не делаешь случайно, Гримберт. Я заметил это еще когда ты был ребенком, рубящим палкой бурьян и воображающим, что это сарацинское войско. Даже если речь шла о забаве, ты подходил к ней так серьезно и обстоятельно, будто разрабатывал план генеральной битвы. Если шкодничал, то просчитывая шалость на дюжину шагов вперед, так, чтобы не получить наказания. Твой отец ворчал, но знаешь, у меня даже дух иногда захватывало, так ловко ты всё оборачивал в свою пользу.

Гримберт поморщился. Людской гомон раздражал его, вонь походного лагеря портила вкус изысканного вина. Но если Магнебод принялся говорить, пытаться остановить его – то же самое, что пытаться остановить мельничный жернов голыми руками.

- К чему ты все это?

Магнебод взглянул на него в упор. Его глаза умели быть насмешливыми, но сейчас показались ему серьезными, как никогда прежде. Холодными, внимательными, требовательными – будто и не глаза вовсе, а равнодушные оптические сенсоры «Багряного Скитальца».

- Ты не из тех людей, которые совершают случайные поступки. Я знал это прежде, знаю и сейчас. Если ты что-то делаешь, то только тогда, когда полностью уверен в результате. И каждый план у тебя – что паутина о тысячи нитей. Тут потянешь, там дернешь, там обрежешь. Как…. как…

Произнесет или нет? Гримберт поймал себя на том, что с интересом ждет этого. Это слово часто произносилось в Туринской марке, но никогда – в его присутствии. Обычно если кто-то осмеливался его произнести, то лишь после того, как убеждался, что поблизости нет маркграфа Гримберта или его слуг. Но Магнебод с его несдержанным ворчливым нравом мог бы и рискнуть.

- Как кто?

Старший рыцарь отвел взгляд.

- В общем, здорово у тебя это выходит, Гримберт, тут мне сказать нечего. Как ты это с бароном Остейским провернул, а! Я уже думал, война полыхнет вовсю, даже приказал слугам боекомплект загружать, а ты – раз! раз! – и готово. Зарубил его без меча. Одним только пером и чернилами.

Гримберт не отвечал, делая вид, что наблюдает за поверженным «Полуночным Громом», из которого слуги выносили рыцаря. Тот выглядел помятым, но, кажется, был невредим. Это было хорошо – Гримберт не собирался его убивать. Лишь использовать.

- Или тот случай с викарием… Папский посланник – это тебе не фунт гороху, а ты так ловко его окрутил, что тот бегом из Турина убежал, теряя четки! Умеешь ты все по-своему сделать, что ни говори, вот что я хочу сказать.

- Я всегда делаю все по-своему, - холодно ответил Гримберт, - Именно поэтому мои планы всегда претворяются в жизнь.

Магнебод тяжело засопел, втягивая воздух не единожды переломанным носом.

- Скажи мне начистоту, Гримберт, - потребовал он, - Скажи мне ради памяти твоего отца. Это ведь не еще один камешек в твоей бесконечной вражде с графом Женевским? Если так… Если так, у всех нас могут быть неприятности. И куда более серьезные, чем жалкая кучка лангобардов за крепостными стенами.

Гримберт хотел сделать еще глоток вина, но передумал и швырнул кубок в сторону ристалищной площадки. Почти тотчас за него схватились сразу двое или трое оборванцев из туринского ополчения, похожие на облезлых уличных крыс. Это выглядело настолько забавно, что Гримберт на какое-то время даже забыл про вопрос рыцаря.

- Вино испортилось. Когда вернемся во дворец, я прикажу набить из мажордома чучело и выставлю его у ворот… С каких пор ты стал интересоваться политикой, мой друг?

- Я не очень-то близок ко двору… - поколебавшись, произнес Магнебод, - Но ходят слухи, что ваша вражда с графом Женевским многих уже утомила. И когда я говорю «многих», то имею в том числе и Аахен. Смекаешь, откуда ветер дует?

- Да, - ответил Гримберт, поморщившись, - Судя по запаху, от квадских выгребных ям. Надо было приказать разбивать шатёр подальше от солдатни.

Но Магнебод был слишком раздражен, чтобы позволить невинной шутке отвлечь себя от темы, которая, судя по всему, волновала его не меньше завтрашнего штурма.

- Сколько лет она уже длится? Двенадцать?

- Тринадцать. Отец умер тринадцать лет назад.

Магнебод яростно впился пальцами в бороду и засопел.

- Тринадцать! Подумать только. Тринадцать! Во имя отрезанных яиц Святого Филиппа, я надеюсь, вы с графом Лаубером достаточно умны, чтобы не продолжать ее тут.

- Родовая вражда – это не табакерка, Магнебод, которую можно оставить дома, отправляясь на охоту. Даже последняя собака во франкской империи знает про наши теплые отношения с графом Женевским. И если ты думаешь, что лангобардский воздух что-то изменит…

- Я надеюсь, что это сделает возраст. Ты уже не мальчишка, Гримберт. Не сопляк, которого я когда-то учил вносить поправки в артиллерийский прицел. Ваша с ним вражда длится непозволительно долго и она же истощает ваши земли, точно чума. Можно годами интриговать, сидя в Аахене, там интригует даже последний полотёр, но здесь вам не императорский двор. Здесь боевой поход. На который господин императорский сенешаль, судя по всему, делает немалую ставку. И Господь упаси тебе перебить ему карты, Гримберт, поставив под удар судьбу всей кампании. Если ты считаешь, что Алафрид проявит к тебе снисхождение только из-за того, что был другом твоего отца, это значит, что ты ни черта не знаешь о господине императорском сенешале.

Гримберт страдальчески скривился.

- Воистину, некоторые склонны раздувать бурю из дуновения ветра. Ладно, допустим, я немного пощипал одного из птенцов Лаубера. Мне было скучно, а он был круглый дурак, к тому же, мне требовалось проверить, насколько «Тур» готов к завтрашнему бою. Ты даже в этом видишь интригу, мой друг?

- В последнее время я вижу интригу во всем, к чему ты прикасаешься, Гримберт, - вздохнул Магнебод, косясь на него из-под густых бровей, - Поэтому я прошу тебя только об одном. На правах старого товарища и старшего рыцаря твоего знамени.

- О чем же? – с преувеличенной мягкостью спросил Гримберт.

Ему потребовалось внутреннее усилие, чтобы сдержать рвущийся наружу гнев, горячий, как жидкость из системы охлаждения реактора. Размяк, зло подумал он. Туринские врачеватели могут подлатать твои стареющие мышцы и сосуды, но есть вещи, которые стареют неумолимо, раскисая и превращаясь в тлен. Где тот Магнебод, которого я знал, бесстрашный рубака и герой восточных границ? Где храбрец, готовый безоглядно броситься на полчища лангобардов? Ты раскисаешь, мой друг, ты стареешь. Твоя физическая оболочка может прожить еще сто пятьдесят лет, поддерживаемая золотом Турина, но то, что внутри ее, уже тронуто тленом.