Константин Соловьев - Раубриттер [I - III]

Берхард коротко кивнул, принимая ответ.

- Годится. А что с Ягеллоном?

- С благородным Анжеем Ягеллоном? Тут мне пришлось поломать голову, но ответ обнаружился даже ближе, чем я рассчитывал.

- Уж его-то ты не подозреваешь в ненависти к Святому Престолу?

- Нет, что ты. Наш сир Ягеллон – праведник в его представлении, добрый христианин и благородный рыцарь. Но и у него есть весомый повод превратить Грауштейн в геенну огненную.

- Какой?

- Местечко, из которого он родом. Вспомни его прозвище.

- Стерх из Брока?

- Да. Помнишь, что рассказывал нам на переправе Шварцрабэ?

- Этот бездельник горазд болтать о чем угодно, хоть о воде в реке.

- Верно. Но кое-что интересное он все же сболтнул. Про обретение мощей Святого Лазаря. Дело в том, что его пятка была обретена именно в Броке, причем много лет тому назад. Брок – это маленький лехитский городок на востоке. Когда-то давно лазариты разорили его, чтобы вернуть свое сокровище.

- Теперь смекаю, - протянул Берхард, - Вот к чему ты…

- Сир Ягеллон – ревностный христианин, но, как и все лехиты, отличается крайне болезненным гонором, который в сочетании с гипертрофированными представлениями о чести иногда выделяет при горении больше температуры, чем термитный снаряд. В свое время Орден Святого Лазаря сделал многое, чтобы оставить о себе в тех краях недобрую память. Брок был разграблен и почти уничтожен братьями-рыцарями, а его единственная драгоценная реликвия оказалась далеко на северо-западе, в Грауштейне.

- Значит, ему нужна пятка?

- Да. Он явился за тем, что было похищено у его предков. Устроив в монастыре кровавый хаос, он имеет недурной шанс наложить на ее руку, пока все ловят несуществующего лангобардского убийцу. По-своему элегантно, разве нет?

- Пускай. А что до твоего приятеля, сира Нищей Вороны?

Гримберт коротко качнул головой.

- Он мне не приятель. Честно говоря, на первый взгляд он кажется наименее вероятной кандидатурой на роль убийцы. Истинный раубриттер - беспечный гуляка, болтун и пьяница, не следящий ни за карманом, ни за языком. Но обрати внимание, за этой неказистой вывеской иногда вырисовывается нечто куда более зловещее. Точно под слоем краски проступает старый герб. Кстати, ты не припоминаешь, где мы могли слышать это имя – Хуго фон Химмельсрейх? Мне отчего-то отчаянно кажется, что человек с подобным именем мне когда-то встречался…

- Просиди еще пару дней с проводами в мозгу – и вспомнишь, как встречался с Папой Римским в трактире, - ответил Берхард с непроницаемым выражением лица, - Ну так что с ним?

- Он сыплет шутками, но я отчетливо вижу, что его злость по отношению к Святому Престолу – самой высокой пробы. Возможно, у нее есть основание, а может, и нет. Как бы то ни было, Шварцрабэ отчаянно презирает Церковь и творимые ее именем чудеса. В этом смысле пятка Святого Лазаря дала ему превосходный шанс свести счеты. Представь себе только… Вместо божественной благодати на толпу снисходит кровожадная ярость. Вместо очищения души и исцеления калек – страшная бойня. Подобное может погубить не только Орден лазаритов, давно ставший рудиментом ушедшей эпохи, но и подрубить на корню авторитет Церкви, который веками утверждался здесь, на севере.

- Что ж, признаю, ты сохранил голову на плечах, - в устах другого человека это прозвучало бы одобрением, но Берхард даже в эти слова вложил сдержанное презрение, - По крайней мере, ты не так глуп, как мне уже было показалось. Но это отнюдь не облегчает твоей участи.

- Не облегчает, - согласился Гримберт, - Чья бы ни взяла, приора или нашего тайного убийцы, в скором времени радиостанция Грауштейна заработает на всех частотах и тогда здесь сделается тесно от фигур в темных сутанах. Начнется разбирательство, и такое дотошное, что позавидует сама инквизиция. Нечего и думать сохранить свое инкогнито в таких условиях. Значит, надо думать о том, как убраться отсюда с наименьшими потерями.

- Есть какие-то мысли на этот счет?

Гримберт устало улыбнулся.

- Остается уповать на пятку Святого Лазаря. Если кому-то под силу совершить чудо, вытащив нас отсюда живыми, так это ей.

***

Гримберт думал, что за шесть дней пребывания в Грауштейне успел выучить голоса всех его проклятых колоколов. Тяжелое уханье зовущей к трапезе секильи, утробный звон кампаны, возвещающей о начале мессы, даже отдаленное звяканье тинтиннабулума. Но в этот раз звон монастырских колоколов, вторгшийся в его сон, показался ему незнакомым. Колокола будто пытались заглушить друг друга - слишком рваный ритм, слишком хаотическая многоголосица – и били с таким остервенением, словно звонарь терзал их в наркотическом исступлении, выпив смертельную дозу парегорика.

Гримберт зарычал сквозь сон. Вынужденный спать в кабине «Серого Судьи», во сне он ощущал себя плодом, стиснутым в жестком стальном лоне, и это ощущение усиливалось равнодушным холодным гулом доспеха. Такой сон не освежал, не давал сил. Он просто позволял Гримберту забыться на несколько коротких часов, даря телу милосердное отупение сомнамбулы.

- Заткнитесь! – рявкнул Гримберт, - Клянусь, я разнесу эту колокольню на…

- У тебя больше нет снарядов, не забыл? И это не колокола. Это выстрелы.

Спокойный голос Берхарда сдул с него остатки сонливости. Теперь Гримберт отчетливо слышал и сам, тот грохот, что доносился до кельи сквозь каменную толщу стен, не был голосом монастырских колоколов. Это были выстрелы. Уханье крупнокалиберных мортир, перемежаемое злыми яростными хлопками вспомогательной артиллерии и дребезжащими, захлебывающимися от злости, пулеметными очередями.

У каждого боя есть свой рисунок. Это первое, что понял Гримберт в свое время, когда отец объяснял ему азы рыцарской тактики. Опытный рыцарь по одному лишь звуку перестрелки, не имея данных радаров и баллистических вычислителей, может многое сказать о бое. Засада звучит как несимметричный дуэт, в котором одна партия исторгает из себя остервенелый рев, а другая отзывается неуверенными и разрозненными щелчками. Осада – размеренный монотонный гул огромных животных, неспешно крушащих вражеский хребет. Атака на встречных курсах – свирепый яростный лай. Но тут… Это звучало как какофония. Как оркестр, в котором каждому инструменту вздумалось играть собственную партитуру без всякого ритма и логики. Как хаотичная пальба вроде той, что учиняют по большим праздникам варвары.

- Началось, - Гримберт ощутил во рту сухое зловоние. Будто сама полость рта была ракой для пролежавших внутри много лет изгнивших мощей, - Еще не знаю, что, но что-то определенно началось. Там словно… настоящий бой!

- Вероятно, приор Герард сделал свой ход.

- У меня давно уже нет впечатления, будто он держит партию в руках…