Владимир Ильин - Напряжение на высоте [СИ]

Где-то заорала сирена, а гостиница вмиг окуталась плотным сероватым пологом – будто вспыхнувшим, словно давно заготовленный и проявившийся в последний миг.

Серьезная магия, могучая, пробирающая даже неодаренных с солидного расстояния – мурашками по коже и ощущением иномировой жути. Крайне надежная. До той поры, пока оскалившаяся маска не развернула пасть в оскале тридцатиметровых клыков и не перекусила гостиницу на уровне второго этажа.

Жалобно простонав уцелевшими перекрытиями и ударив по ушам громом, здание рухнуло внутрь самого себя, взметнув облака бетона и пыли.

— Пожалуй, мы закончили в этом городе, сын, — аймара Олланта посмотрел на руины отеля, когда пыль спала, а его люди вернулись констатировать численную убыль противника.

— Дождемся хозяев и объясним нашу позицию?

— Как принято делать у вас? — уточнил патриарх клана у белорусского переводчика.

— У нас принято не дожидаться озлобленных хозяев. Считается, что время успокаивает, а степень вины не меняется.

— Это мудро, — покивали Аймара. — Как зовется эта традиция?

— Atas, menty, — спокойно ответил молодой седой человек.

Дворец князей Черниговских, пусть и выстроенный всего-то в прошлом столетии, за что удостоился наименования «Новый», все же зацепил те времена, когда общий дом было принято делить на мужскую и женские части. Времена поменялись, но разделение все еще казалось князю удобным – меньше суеты в родном кабинете. Меньше внимания, эмоций и осуждения по поводу разбитой посуды, перевернутых кресел и густого запаха спиртного, разлитого по наборному паркету. А когда женщина понадобится князю, он пойдет к ней сам.

Князь бережно отложил бутылку с виски, опустошенную наполовину, оправил распахнутый ворот рубашки, желая застегнуть – но обнаружил пуговицы вырванными. Оглядел себя, с облегчением не обнаружив мундир залитым и испачканным. И направился на женскую половину – сквозь весь дворец; через длинные коридоры, заставленные портретами предков, от которых старательно прятал взгляд.

Несмотря на выпитое, его не водило из стороны в сторону и не звало на подвиги. Алкоголь прошел через шокированное сознание, как вода. Обожгло живот и отступило, будто не было, оставив ту же пустоту и потерянность. Ему нужен был собеседник; нужен был совет, и он шел туда, где его могли дать.

Тяжелая дверь будуара супруги удостоилась выверенного и деликатного постукивания. Как бы ни хотелось рвануть, вышибить, разрушить массив дерева, но помещение всегда плотно связывалось с образом супруги – а на нее он руку поднимать не смел и в мыслях.

— Зайди, супруг мой, — медовой речью с дивным акцентом донеслось из будуара, вызвав смесь любви и вожделения, надежды и привязанности.

Кто-то, в миг горя, шел к духовнику, иные исповедовались близкому другу. Другие приближали к себе психолога или любовниц. Для него его Лита была всем.

В отличие от духовников от друзей не обязательно говорить только о явном, сжигая себя тайным; в противовес от любовниц и психологов, верность не требовалось проверять – равно как решать, что делать с трупами, сболтнув лишнего.

Его супруга достойна правды, любой, даже самой горестной и проклятой. И она же может подсказать путь – она умная, всегда была умной. Поэтому он ее взял, выделил из шумного и многочисленного семейства князя Сапеги. «Порченая» – говорил отец, пытаясь отвадить его, подсовывая небылицы о ее прошлом. Старый зашоренный дурак, который слишком доверял советникам – благо последний ненадолго пережил первого.

Черниговский поймал себя на том, что стоит в проходе двери, привалившись к створке, и искренне любуется, глядя на супругу, сидящую перед зеркалом. Лита сидела к нему спиной, расчесывая длинные, цвета воронового крыла, волосы – и он видел ее лукавую улыбку, обращенную к нему в отражении. Сколько ей лет? Вечные двадцать шесть – в этом весь ответ. Зрелость, помноженная на природную красоту и властность. Волна обожания прокатилась по телу, обернувшись отчего-то кое-как удержанными слезами.

— Лита, я все потерял, — не удержал он дрожь в голосе, а слезинка все-таки скатилась на щеку.

— Что случилось? — замерев с расческой в руках, с тревогой смотрела она на него через зеркало.

— Они убили моего сына. Они убили Олега! Они узнали про Заповедник, — скрываемая до того паника все-таки прорвалась в голосе горестным шепотом. — Они выпустили заключенных!

— Нину – тоже? — пожала она губы недовольно.

— Всех, — покаянно опустил князь голову.

— Значит, пришло время взять власть, — порывисто повернулась супруга к нему и даже не подошла – подплыла, остановившись в гранах миллиметра и заглянув снизу вверх. — Ты достоин быть первым, муж мой. Надо сломать вековую несправедливость. Призови союзников. Надави на должников. Заставь выступить всех, кого ты готовил и выращивал.

— Они убоятся императора, — отчего-то произнес князь Черниговский.

Произнес правду, но не ту, которую она должна была услышать.

— Император будет мертв, — жестко произнесла супруга.

Метнулась к будуару, порывистым жестом выбила фальш-доску из боковины и куда более бережно достала оттуда шкатулку, обернутую темно-алым бархатом.

Двумя руками, словно регалию, поднесла она ее к супругу и ободряющим взглядом призвала открыть.

Мягко щелкнул замок, отворяясь, и под приглушенным светом люстр матово блеснул наполненный синеватой жидкостью стальной шприц.

— С этим ты убьешь его, — шептала Лита. — Это подарок от наших друзей. С этим ты убьешь кого угодно. Потом ты сольешь весь компромат на князей в сеть, чтобы народ вышел на улицы, добьешь сопротивляющихся и войдешь на трон героем, — она его уверяла, а он млел, глядя в эти глаза, что отражали его влюбленное лицо.

— Лита, — заикнулся князь.

— Т-ш! Я знаю, оно лишит тебя детей, — бережно отложив шкатулку на стол, женщина взяла в ладони его лицо и поцеловала подбородок. — Но сегодня мы сделаем нового! Мы сделаем тебе наследника, — целовала она его лицо.

А князь сходил с ума от вожделения.

— Я немного придержу беременность на тот случай, если кто-то заподозрит тебя, — ворковала Лита. — Когда ребенок появится, он будет здоров, и всякие подозрения умрут. Потом умрут их владельцы.

— Да, — выдохнул князь, чувствуя ее руки под своей рубашкой.

— Мы назовем его Олегом, в честь твоего бастарда, хочешь? — шептала она.

Князь хотел, теряя рассудок.

Хотел настолько, что не мог заставить себя сказать ей, что император уже знает о Товаре. Что признался он ему в этом сам. Что их война проиграна, потому что он не сможет заставлять идти в бой князей под страхом разоблачения, потому что они уже разоблачены. Они все – все, кого он выращивал, скармливая им ослабленные владения, но связывая страшной тайной наркотика, боятся не князя Черниговского, а огласки – а этого страха больше не существует.