Питер Уоттс - Огнепад: Ложная слепота. Зеро. Боги насекомых. Полковник. Эхопраксия [сборник litres]

– О черт твою мать твою мать…

«Ах ты, мелкая трусишка. Микрофон, значит, отключила…»

Мур затолкнул Сенгупту в открытый люк, словно мешок. Брюкс последовал за ней, втянув себя в кабину: два ряда, один за другим, в каждом – шесть противоперегрузочных кресел, как по полудюжине яиц в упаковке, почти расплющенных, еще чуть-чуть, и их можно было бы назвать койками; только едва угадывались изгибы под ягодицы и колени. Около подковы управления стояли обычные командные кресла. Перед ними во всю длину кабины раскинулся визор из кварцевого стекла. Нос челнока уткнулся вниз, звезд не видно; мир от края и до края наполняла тьма, светлеющая ближе к правому борту.

Вот и все. Люк в переборке наверху; еще один, поменьше, в палубе; оба задраены. Первый, наверное, вел в грузовой отсек – довольно скромных размеров, судя по размерам судна. Через дыру в полу можно было попасть максимум в узкий служебный туннель. «Извлечение с орбиты в особых случаях, – объяснил еще на „Венце“ Мур. – Экстренная отправка на планету для солдат, оказавшихся в бедственном положении после провальной миссии». Не челнок, а огромный парашют: раз попользоваться и выбросить.

Мур задраил люк и втиснулся в командное кресло; Сенгупта, оправившись от непродолжительной кататонии, неуклюже забралась во второе. Брюкс пристегнулся к одному из кресел в задних рядах, пока их попутка разогревалась. Снаружи вернулись звуки: поначалу на уровне шепота, едва слышные за дыханием регулятора в шлеме и бормочущей декламацией предполетных проверок в ушах. Шипение сжатого газа. Крохотные щелчки и писки, приглушенные, будто доносились из-под подушки. Треск древних переключателей в пазах.

«70 килопаскалей», – доложил индикатор на визоре. Дэн открыл лицевой щиток и убрал его: в легких стало холодно, как на леднике; в горле поселился привкус пластиковых мономеров. Хотя дышать было можно.

Мур вывернулся в ремнях, однако взглянуть на Брюкса толком не смог:

– Лучше закрой шлем. Птичка давно тут болталась, возможны протечки.

Только сейчас Дэн обратил внимание на щиток управления: индикаторы на одну функцию, ряды ручных переключателей для больших ладоней, покрытых слоями майлара и уретана. Тактические дисплеи пойманы в утопленные хрустальные клетки, а не плавают свободно, подчиняясь прихотям момента.

Он опустил визор:

– А эта штука древняя.

Полковник буркнул по связи:

– Чем она старше, тем больше шансов, что о ней забыли.

«Обменяли одну рухлядь на другую».

Краем глаза Брюкс заметил вспышку в иллюминаторе: наверное, солнечный свет отразился от куска орбитального мусора, или двигатели корабля вдалеке. Но для первого случая пылало слишком долго, а для второго – слишком низко, да и цвет при любом раскладе был неправильный. Когда Дэн повернулся, прищурившись от солнца, то мог поклясться, что заметил ядро внутри инверсионного следа: темную иззубренную мозаику, распадавшуюся в огненном фронте, выжигая свой путь на лице планеты. Палочки и кости обращались в прах.

– Хорошо пошла, – тихо произнес Мур, и Брюкс не понял, кого он имел в виду: монстра или машину.

– Зажигание, – отрапортовала Сенгупта, и они тоже начали падать.

«Венец» сгорел чисто, ничто не сбежало: фигура в скафандре не спрыгнула с корпуса в последний момент – камера Ракши наблюдала за ней до конца. Может, конечность дернулась за секунду до того, как трансляция оборвалась, и краткая вспышка пронеслась по телу. Но ее хватило лишь на то, чтобы почувствовать, как все изощренные планы пошли насмарку. Хотя это могло быть и обманом зрения. Разочарование комком вины застряло в горле Брюкса. Из-за легкости, с какой они убили Валери, та стала казаться менее страшной, а их преступление – не таким оправданным.

Спуск он едва запомнил: пламя от трения плясало на стекле, как зарница, а помехи шипели на каждом канале, пока Дэн не опомнился и не отключил связь. Остались одни обрывки, не связанные между собой картинки. В какой-то момент вернулся вес; сильно и уверенно он придавил ряды противоперегрузочных кресел и одинокого таракана, удобно устроившегося на вибрирующей палубе, которую Брюкс, наконец, принял за пол. Челнок скользил по широкой спирали над серо-стальным океаном, солнце падало за горизонт. Что-то кренилось на воде внизу, виднелось урывками, скользя туда-сюда по стеклу: полузатопленный трамплин для водных лыжников; скрывшаяся под водой парковка; бесплотный угол авианосца, мерцающий огнями святого Эльма. С этой высоты Брюкс не чувствовал масштабов. Вскоре, когда Сенгупта задрала нос для подлета, вода исчезла.

Что-то основательно пнуло их сзади, бросило Дэна на упряжь, челнок с всплеском зарылся в волны. Фонтаны белых брызг гейзерами восстали по левому борту, разделились по центральной линии; спустя секунду вид за иллюминатором раскололся, распался за стенами воды, сбегавшими по стеклу. Челнок получил удар в подбородок, дернулся назад и закричал по всей длине корпуса, как вспоротый банши, а потом снова начал карабкаться наверх, замедлился и остановился.

Потоки сузились до ручейков, до капель. Шаттл протиснулся мимо них к блекнущим в стальном небе звездам. Далеко слева, почти за пределами видимости, что-то посверкивало полузабытым сном. Наверное, антенна. Проволочное дерево.

Мур отстегнул шлем и уронил его на палубу; тот покатился по палубе.

– Вот мы и здесь.

Кто-то вырезал посадочную полосу прямо из воздуха.

Она висела в четырех-пяти метрах над волнами, обожженным рубцеватым языком из сплава с челноком на конце. Тянулась к твердой земле, подобно абсурдному трамплину – только почва впереди ничем не напоминала землю, она вырастала из океана постепенно, как береговая линия; электрическо-голубые подруливающие винты крутились и искрили у воды, следуя за волнами, елозившими вверх-вниз по склону. В предутренних сумерках поверхность казалась серой, будто цементной, и почти безликой, если не считать следов, выжженных шаттлом. С одной стороны конструкция спускалась к волнам постепенно, без перепадов, но с другой она не обрывалась, не уходила вниз, не погружалась в воду, а исчезала: всего за полтора метра накренившаяся массивная плита размером с большую парковку переходила от неоспоримой плотности к эфемерной прозрачности, а потом и вовсе пропадала.

Не было видно ничего, кроме полосы, недавно высеченной трением из-за экстренного приземления.

Мур уже сбросил скафандр и стоял на открытом воздухе в десяти метрах от приземлившегося челнока. Мрачные серые волны катились прямо под его ногами. Каждые несколько секунд проволочная структура высотой в добрых шесть метров, мерцая, появлялась поблизости, ощетинившись параболическими антеннами.