Питер Уоттс - Огнепад: Ложная слепота. Зеро. Боги насекомых. Полковник. Эхопраксия [сборник litres]

И мир вдруг со щелчком встает в фокус. Асанте даже запинается, хотя стоит на месте.

Как по команде, левая рука начинает дергаться.

Они где-то на середине склона, на пологом лугу, озаренном лучами солнца. Тут даже есть цветы. Насекомые. Все пахнет жизнью. Силано поднимает дрожащие руки вверх. Калмю с глухим стуком падает на траву, приходит в себя от напряжения, которое едва чувствовала, пока ей управляла лучшая половина, напряжения, которое истощило и ослабило ее, несмотря на двойное количество митохондрий сверх нормы, агонисты АМФ-зависимой киназы и с десяток других модов. Благодаря им весь отряд сейчас ходит в лучших из лучших. Акоста шлепается рядом с ней, улыбаясь солнцу. Гэрин бьет ногой гнилой ствол и оттуда уползает настоящая змея, черт ее подери, желто-черная лента с мелькающим языком. Тивана стоит рядом с Асанте, такая же лысая и с такими же шрамами.

– Красиво тут, да?

Правый глаз у нее слегка косит и дергается; Асанте с трудом заставляет себя смотреть ей прямо в переносицу.

– Недостаточно красиво, чтобы я два часа терпел, сидя с мешком на башке, – Сакс опять предается бессмысленному нытью. – У них что, руки отвалились бы дать нам хоть какой-то видеоканал?

– А еще мы могли бы просто спать, – ворчит Калмю. Оба знают, что все не так-то просто. Мозг – это путаница проводов, извивающаяся от подвала до чердака и обратно; отруби свет в гостиной и обогреватель потухнет. Даже платный просмотр – дело дохлое. В теории вроде бы можно вообще не заморачиваться с этими бегающими глазками – врезать видеоканал прямо в кору, и дело с концом – но мозг у Зеро уже настолько забит имплантатами, что недвижимости для такой чепухи осталось маловато.

Так по крайней мере говорит Мэддокс.

– А мне плевать, – отзывается Акоста. Из-за тика в уголке рта улыбка у него получается неприятная, дергающаяся. – Я бы и в два раза больше посидел в оффлайне, если бы в конце всегда были такие виды.

Акоста радуется любому огрызку природы, который может найти; его родная Гватемала потеряла почти все леса в огненных каруселях сорок второго.

– А ты тут почему? – спрашивает Тивана.

Асанте не сразу понимает, что вопрос адресован ему:

– Прости?

– Акоста у нас любитель природы. Калмю думает, что разбогатеет, когда технику рассекретят. А ты зачем подписался?

Для Асанте это новость. Он даже не знает, как ответить. По его собственному опыту в Зеро не записываются. Отряд сам тебя находит. Странный вопрос, слишком личный. Вызывает в памяти то, о чем как-то не хочется думать.

Вызывает в памяти то, о чем он и так слишком много думает.

– Ну…

К счастью, именно в этот момент по радио в беседу решает вмешаться Мэддокс:

– Так, слушайте все. Проверка симптомов. Силано.

Капрал смотрит на предплечья:

– Все в норме. Даже потряхивает меньше обычного.

– Калмю.

– У меня э… э… э… – она заикается, борется с собой, потом сплевывает от разочарования. – Вот же сука!

– Твою обычную афазию я только что убрал, – говорит Мэддокс. – Гэрин.

– Зрение мерцает каждые пять – десять минут.

– Это улучшение.

– Становится лучше, когда идет физнагрузка. Может, дело в улучшении кровотока.

– Интересно, – замечает Мэддокс. – Тиван…

– Боже, я тебя вижу, я вижу тебя!!!

Сакс валится на спину, его трясет. Закатываются глаза. Пальцы когтями впиваются в землю.

– Я вижу!!!! – кричит он, а потом начинает нести какую-то несуразицу. Головой бьется о землю. Слюни летят во все стороны.

Тивана и Силано бросаются к нему, но по аудиосвязи гремит голос Бога:

– Назад! Всем назад, быстро!

И все подчиняются, так как у Бога голос лейтенанта Дэвида Метцингера, а никто не хочет иметь дело с ним. Дыхание Бога дует с небес, от пропеллеров медицинского вертолета, тот взбивает воздух невозможной тишиной, хотя его уже все видят, просто все, и в стелсе нет смысла, и никогда не было, ведь транспорт всегда рядом, просто на глаза не попадается, на всякий случай.

Сакс замолкает. Лицо – сплошная судорога, позвоночник как натянутый лук. Вертолет приземляется, вуп-вуп-вуп лопастей едва слышно даже с десяти метров. Машину рвет медиками и носилками, и сверкающе-черными пасхальными яйцами дронов с суставчатыми насекомьими ножками, поджатыми к брюшкам. Зеро отходят; медики окружают пострадавшего и загораживают тело.

Опять Метцингер:

– Ладно, мясотрясы. Всем отбой. Возвращаемся в Котэ.

Силано отворачивается, глаза уже забегали. Тивана и Калмю превращаются секундой позже. Гэрин шлепает Асанте по спине:

– Ладно, мужик, пора идти. Всякое случается, сам понимаешь, – и исчезает в собственной голове.

– Рядовой Асанте! Немедленно!

Коджо стоит на росчисти один, призывает мандалу и проваливается в слепоту. Тело поворачивается. Ноги двигаются. Что-то начинает бег вниз по склону. Искусственный инструктор, всегда чувствительный к контексту, заводит лекцию о том, как справиться с потерей в бою.

Это все к лучшему, Асанте знает. В такое время пассажирам удобнее. Все эти глюки… побочные эффекты: в зомби-режиме они не проявляются никогда.

Что совершенно логично. Ведь именно в это существо вложили все деньги.

Иногда он все еще просыпается ночью, приходит в себя от шока, от понимания, что по-прежнему существует – словно знание о собственной смерти добралось до него не сразу, дошло лишь спустя дни или недели, и теперь у Асанте дрожат колени, и перехватывает дыхание. Он постоянно ловит себя на том, что вызывает мандалу, а это всего лишь рефлекс бей/бегис на уже давно выдохшийся стимул. Смотрит на потолок, с трудом унимает панику, чувствует умиротворение, прислушиваясь к дыханию сослуживцев. Старается не думать о Кито и Рашиде. Старается не думать в принципе. Иногда очухивается в кают-компании, один, если не считать обязательного дрона, парящего за углом; тот всегда готов поднять тревогу и ввести лекарство, если Асанте вдруг свалится из-за какой-нибудь запоздавшей и жесткой реакции на сотню новых модов. Коджо смотрит на мир через один из изувеченных терминалов Котэ, базы КВС, (серфить можно, посылать ничего нельзя). Скользит по проводам и оптоволокну, отражается от геосинхронных станций до самой Ганы: направляет спутниковые камеры на головокружительно-эшеровскую аркологию университетских комплексов, подсаживается в мозг к роботам, бредущим по восточной части Рынка Маколы, снова удивляется гигантским генномодифицированным улиткам – некоторые уже размером с центрифугу – именно из-за них в шестилетнем Асанте вспыхнула первая искорка страсти к биологии. Он призраком странствует по знакомым улицам, где кенке и рыба всегда были вкуснее, если их печатали китайцы, пусть все рецепты и копировали у местных. Прекрасный хаос уличных барабанщиков во время Адая.