Николай Инодин - В тени сгоревшего кипариса [litres]

За два месяца боев с не самым сильным противником батальон потерял треть машин и четверть экипажей. Мороженый итальянец не чета финну. У Гитлера армия как бы не в разы сильнее итальянской, когда схлестнемся, умоемся кровью по самые плечи, у немцев и танков хватает, и пушек не по два десятка на дивизию. Воюют уже полтора года, почти без перерыва, все свои ошибки еще в Польше заметили. Судя по тому, как топтали французов, тогда же и исправили. А у нас? Отлупили финнов, хоть и с трудом, выводы сделали? Что-то, конечно, заметно. Если бы на линию Маннергейма шли на таких танках, как здесь, потерь было бы меньше. Опять же, будь там самоходки, заглушили бы половину дотов, не заходя на минные поля. Значит, сделали выводы? Наверно. С другой стороны, в Греции главным военным советником тот самый Мерецков, что с финнами справиться не смог. Тоже опыта набирается? Хрен разберешься в этом во всем, с Михаилом бы на эту тему поговорить, у него соображалка работает, как надо. А если подумать – много ли с войны видно и известно? Заводские спецы говорят, на заводах ставят на конвейер новые танки. Наверно, не только танки…

От непривычных мыслей пухла голова. На Алексея так почему-то подействовала смерть греческого генерала – заставила думать о чем-то большем, чем боевой участок роты или батальона. Ведь был командующий, планировал операции, десятки тысяч людей по его приказу в бой шли, но залетный фашист потянул за спусковой крючок – и нет генерала. Кто за него теперь командовать будет? Справится или нет, не пустит ли по недостатку таланта все их успехи кобелю под хвост? Не должен, конечно, да и не сам по себе Чолакоглу операции разрабатывал. Собственно, прорыв вдоль Шкумбрина в центральную Албанию мог кончиться не так удачно, застряли бы войска на шоссе, еще как бы повернулось. Не мог же штаб армии знать про их с Карагиозисом сумасшедший переход? Котовский не раз ставил себя на место командира батальона – послал бы он Клитина в ночную атаку? Или всем батальоном идти надо было? Так и так вертел – все равно ни до чего нормального не додумался. А ведь год-два, и если не убьют, придется батальоном командовать.

Алексей с завистью посмотрел на спящего рядом приятеля – сопит себе в усищи, не ломает голову над проблемами, которые его еще не коснулись. Котовский поплотнее запахнул шинель, от которой отвык за время боев, улегся на стопке пустых мешков поудобнее и стал таращиться на разгулявшуюся вокруг снежную круговерть.

Печку сделали из пустой металлической бочки – тут разрубили, там приварили, трубу из жести приладили – работает, аппарат невеликой сложности, только не забывай подсыпать уголек из ящика. Печное железо раскалилось докрасна, в большущей палатке не то чтобы тепло, но руки к металлу не примерзают. Вот света двух керосиновых ламп для освещения маловато, половину операций приходится проводить на ощупь. На улице который день метет – то и дело один из бойцов приподнимает в разных местах специально обученным колом брезентовую крышу палатки, и тяжелый, мокрый снег с шумом сползает в сторону. Еще день такого снегопада – и придется браться за лопаты, отбрасывать снег от стен, потому что с крыши сугробам сползать будет некуда. В палатке стоит Т-28, стесняясь непривычно обнаженных агрегатов – танк на техническом обслуживании. Петро Севрюк любит свою машину нежной и трепетной любовью, даже сильнее, чем оставшийся в МТС трактор. Трактор Петру представлялся большим, могучим волом, медлительным, добродушным великаном, который не спеша, но и не останавливаясь, может запахать больше земли, чем глазом достанешь. Танк – боевой конь, могучий, сильный, он может в клочья разметать любых врагов трудового народа, что хотели бы снова сесть на натруженные шеи селян и мастеровых. Но и заботы требует особой, ласки, и все – вовремя, да в нужном количестве. Нерадивого хозяина может и подвести – не по злому умыслу, а по природной неспособности заботиться о себе самостоятельно. У Севрюка боевая машина всегда блестит чистотой, все настройки сделаны, ни одна точка смазки не пропущена, контакты сверкают – механик душой чует, как на добро и ласку откликается его стальной товарищ. Под надзором Петра и остальные члены экипажа свое заведование держат в образцовом порядке – оружие вычищено, выверено, боеприпасы пополнены, рация на танке в полном порядке. Непогода дала время – экипаж перебирает гусеничные ленты, меняет стертые пальцы, подтягивает разболтавшиеся тележки, делает профилактику моторам.

У входа зашебуршало, край брезента приподнялся, в палатку просовывается голова в танковом шлемофоне.

– Петро, ты тут?

– Нэ стой, проходи, холоду напустыш! – Сашку Луконькина Севрюк не любит.

Гость залезает в палатку, стаскивает с головы шлем и хлопает им себя по бокам и спине, стряхивая налипший снег.

– Чого хотив, кажи, нэ марнуй часу!

Луконькин провел мокрой ладонью по растрепанной голове, пытаясь пригладить торчащие волосы.

– Нет в тебе, Петро, душевной чуткости к товарищу. Нет бы поговорить по душам, узнать, чем живет человек, что его беспокоит… – Сашка говорит, а его глазки – белесые, чуть навыкате, обшаривают палатку, примечая, что где лежит. Руки теребят и вертят шлем, ни на секунду не останавливаясь.

– Так ты до менэ за ласкою прийшов, небарака? То ты адрес попутав. К доктору нэ звертався, може, микстурку выпыше?

– Не, я вот чего, – голос Луконькина становится вкрадчивым, задушевным,– ты, Севрюк, самый хозяйственный механик в батальоне. У тебя свечи запасные есть?

– В мэнэ е, а чому в тэбэ нема?

– У меня первый мотор троить начал, ни с того, ни с сего. Капитан мне замечание сделал, я свечи глядь – а они в нагаре. Чистить начал, и это… – Сашка горестно шмыгнул носом, – сломал две штуки.

– Наждачкой свечу зажигания поломав? – удивился Петр.

– Я ножиком, думал – быстрее будет.

Из башенного люка по пояс вылез Тимка Хренов, вытер лоб, оставив на коже полосу пушечного сала.

– Здорово, Санька. Ну, ты и дуролом!

– Не лезь в разговор, Паганинов, лучше стишок сочини! – огрызнулся Луконькин.

Севрюк вытер руки куском ветоши, спрыгнул с крыши моторного отсека и подошел к просителю.

– Возьми из ЗИПа пока, а замену у зампотеха получи.

Саша посмотрел на него нежно и ласково, как доктор на больного и тихо, чтобы больше никто не расслышал, прошептал:

– Из ЗИПа я еще раньше забрал. Выручи, будь другом!

– У зампотеха чего не получаешь?

– Ну его, – отмахнулся Луконькин. – Начнет орать, нарядов насыплет, Новый год на носу, замотаюсь службу тащить. Выручи, Петя, а?

– Я тоби свой ЗИП отдам, а сам с голой сракой зостанусь? Ну ты и фрукт! Виддай дружину дяди, а сам иды до… – Петр задохнулся от возмущения. – Геть с палатки, шоб очи мои тебэ нэ бачилы!