Николай Инодин - В тени сгоревшего кипариса [litres]

Отказался от встречи с родственниками разжалованных генералов – мое влияние на Муссолини недостаточно велико, чтобы уговорить его на отмену этого жестокого решения. Неприятно вспоминать, каким радостным ревом приветствовала Муссолини собравшаяся у палаццо Венеция толпа, когда он объявил об отстранении от должностей и конфискации имущества четырнадцати генералов, ответственных за организацию и снабжение войск. В отличие от интендантов, Содду всего лишь отправлен в отставку. Должен признать, после возвращения из Берлина Муссолини больше прислушивается к мнению германских советников, чем к командованию собственной армии, и требует беспрекословного исполнения всех своих распоряжений, не желая даже слышать о наличии объективных препятствий.

– Вы считаете это невозможным, Чиано? Постарайтесь изменить это мнение, потому что иначе мне придется заменить вас тем, кто сможет выполнить мое поручение, – сказал он на одном из совещаний. Это сказано члену своей семьи, остальным приходится еще труднее. Непонятливые лишаются должностей и званий, заподозренные в попытках получения дополнительного дохода теряют еще и имущество. Но должен признать, скорость исполнения приказов значительно возросла.

Погода дурит и капризничает, как беременная баба перед родами. Несколько дней бушевала метель, завалила округу снегом, конец света – танки на брюхо садились. Сегодня с утра хлещет ливень, и тоже с ветром. Под сапогами хлюпает снежная каша пополам с грязью, в рожу летит холодная вода, как из поливочного шланга – мерзость. Албанцы ворчат – слишком холодная в этом году зима, боятся за свои драгоценные виноградники. И овцам в горах жрать нечего, все пастбища завалены снегом.

Стихия сделала то, на что у людей не хватило ни желания, ни мудрости – остановила бои по всему фронту. Какая война, если долины тонут в грязи, а в горах противники могут найти друг дружку только на ощупь?

В батальон из ремонта возвращаются танки, четыре двадцать шестых пригнали из Салоник – все, что штаб выделил из последних поступлений. До штатной численности танков не хватает, но по дюжине боеспособных машин в ротах теперь есть – Фунтикова даже раскулачить пришлось на три танка с экипажами.

Вспоминая встречу с танкистами, Барышев поморщился – перевод в роту Клитина бойцы восприняли как незаслуженное наказание, чуть ли не приговор. С другой стороны, старлей после возвращения из госпиталя служебное рвение умерил. К тому же подполковник не может спокойно видеть его изуродованное лицо.

Как ни крути, вместо пятидесяти шести танков в батальоне осталось тридцать пять. После двух месяцев боев – неплохо, на линии Маннергейма за один-два боя в ржавый хлам выгорали целые бригады, но ударная сила батальона уменьшилась больше чем на треть, приходится учитывать. Ничего, за одного битого, как говорится, двух небитых дают. А его люди не столько битые, сколько бившие, это дорогого стоит.

Еще одна беда – топливо и боеприпасы. Горючки на две полные заправки, патронов три боекомплекта, снарядов – полтора. День-другой боев, и суши весла, гремя огнем в атаку не помчишься, останется наводить страх на противника блеском стали, у которого поражающий эффект невелик. Не помогают ни еженедельные рапорты на два листа, ни ежедневные звонки в штаб – все уперлось в дороги, будь они неладны, вернее, в их отсутствие. Единственный более-менее приличный путь постоянно засыпает снегом, колонны пробиваются с большим трудом. Того, что удается протолкнуть через перевалы, еле-еле хватает, чтобы кормить и обогревать войска, о создании запасов речь пока не идет. Перевалив через хребты, греки поменялись с итальянцами проблемами – теперь фашисты без особых проблем перебрасывают подкрепления и снабжают свою армию по морю. Дурная погода им только на руку – наша авиация помешать не может. В штабах рисуют стрелы на картах, планируют весной нанести противнику окончательное поражение, но до тех пор, пока не будет нормального снабжения, цена этим планам невысока.

Перед выходом из штаба подполковник поплотней запахнулся в прорезиненный плащ и глубже надвинул капюшон. Чертова погода, чтоб ее.

Все-таки капитаном приятнее быть, чем старшим лейтенантом. Получать новые знаки различия в торжественной обстановке, в большом красивом зале, из рук руководителя государства – пусть маленького и чужого, приятнее, чем на заснеженном плацу. Еще приятнее вместе с третьей звездой получить коробочку с новеньким, блестящим орденом. Потом банкет – белая ткань скатертей, вино в хрустальных бокалах, пусть необильная, но вкусная пища – это не разведенный спирт из жестяной кружки под тушенку из котелка. Тем более что никуда спирт и тушенка не денутся – как с сослуживцами звание и награды не обмыть? Новенькая форма сшита мастером своего дела, сидит как влитая, не зря портной свои драхмы получил, хрустит необмятая кожа ремней. Не за это они с Карагеозисом по заснеженным перевалам людей вели, но – приятно, черт побери, ощущать: заметили, ценят, выделяют. А вот от предложения возглавить учебный греческий батальон Котовский отказался – как бросить своих парней? Они будут на фронте под снарядами, а Алексей в тылу, в тепле, рядом со столицей? Может, и пожалеет потом о своем решении, но раз принял, менять не собирается.

Карагиозиса никто о согласии не спрашивал. Отличился – получи майорское звание, орден и приказ создать воздушно-десантную бригаду, по образу той, что захватила Лерос. Не знаешь, как подступиться к делу? Будут учителя и инструкторы, все будет. Оттуда, с Лероса и привезем, они там застоялись уже в охране и на строительстве. И сам бедным родственником не прикидывайся – в окружении был, не растерялся, мозги в порядке. Вперед, майор, Родина опять ждет от тебя подвигов. Неделя отпуска, и к новому месту службы. И чтобы в апреле бригада была готова!

Отпуск провели вместе – в родном поместье греческого майора. Семь дней промелькнули, как один, и вот уже Котовский катит на север, а Кара на юг – его бригаду формируют на Пелопоннесе. Вспоминая, как их встречали, Алексей довольно жмурится – оно, конечно, буржуем быть нехорошо. Но приятно. Что ж, за то и воюем, чтобы и в Союзе, и в Греции все так могли жить. Алексей удобнее устроился в углу кабины, поправил ворот шинели и задремал.

Правая нога так до конца и не поправилась – Ерофей прихрамывает, поэтому в строю роты обычно идет последним и не в ногу. Жуков в батальоне числится героем – контуженый раненого командира из-под обстрела вытащил, спас. Греческий орден Ерофею вручили – симпатичный, на такую блестяшку девчат на танцах приманивать хорошо. Вот только чем дальше, тем сильнее Жуков жалеет о своем подвиге. Клистир из госпиталя вернулся не таким, как до ранения. Орать на подчиненных перестал, выкает. Механика своего перед строем за спасение поблагодарил, но Ерофей быстро понял – ротный его ненавидит. И изводит – тихо, спокойно, целенаправленно. Постоянно выставляет дураком, что ни сделаешь – не так, неправильно. И все по уставу, скотина, не подкопаешься. Вежливо. Сделает гадость, отвернется и улыбается. Парни говорят, когда думает, что не видно его, смотрит на Жукова, как в прицел, и губы кривятся. Невольно задумаешься – на хрена тащил его тогда? Сдох бы Клистир от потери крови, и хрен с ним, небось, по такой твари и мама бы несильно убивалась. Злится на себя Ерофей, знает – случись еще раз, опять потащит гада к своим, так воспитан.