Николай Инодин - В тени сгоревшего кипариса [litres]

Вертеть гайки под проливным дождем занятие не из приятных, но приказ нужно выполнять. Оставшемуся безлошадным Ерофею ротный приказал снять с подбитых танков все, что может быть использовано для ремонта оставшихся. В одиночку. Всю мелочь механик уже снял, теперь пришла очередь тяжелых агрегатов. Трудно, погода поганая, но Ерофей даже доволен – рожу клистирную почти целый день не видишь – уже праздник. А завтра парни из ремвзвода обещали на летучке с утра подъехать, помогут мотор с коробкой из танка выдернуть. Жуков пристроился поудобнее и принялся отсоединять от двигателя топливопровод.

Ерофей сцепив зубы глядит в точку на горизонте – лишь бы не видеть ненавистную рожу командира. Еще бы уши заткнуть…. Нельзя, руки по швам, только побелевшие костяшки на кулаках выдают степень бешенства Жукова. Приходится выслушивать жестяной скрип клитинского голоса.

– Вы нарушили мой приказ, товарищ боец. Мной была дана команда на снятие запасных частей с поврежденной техники и их доставку в расположение части. Вам отдана, товарищ боец.

Клистир с мерзким звуком всасывает сквозь сжатые зубы воздух углом рта, делает пару шагов и снова поворачивается к подчиненному. Старший лейтенант получает удовольствие от процесса. Он сцепил руки за спиной и пару раз покачнулся, перенося вес тела с носков на пятки.

– Вы, боец Жуков, вступив в преступный сговор с бойцами ремонтного взвода, в нарушение приказа использовали для работы походную автомастерскую типа Б. При этом было сожжено дефицитное топливо, истрачен моторесурс двигателя. Сколько в нашем батальоне таких мастерских, товарищ боец? Отвечайте!

– Две.

Клитин купается в ненависти подчиненного, как в живой воде.

– Одна, товарищ боец. Вторая автомастерская предназначена для ремонта автомобильной техники. В то время, когда летучка использовалась не по назначению, боеспособность батальона была поставлена под угрозу. Я подумаю, как вас наказать за преступную самодеятельность, боец Жуков. А сейчас приказываю самостоятельно доставить двигатель и коробку передач к подбитому танку и своими силами переместить их в расположение роты. Срок – до утра, об исполнении доложить мне. Исполняйте.

– Есть.

– Отставить!

Клитин оглядывается, не понимая, откуда взялись за спиной комбат и батальонный комиссар Окунев.

– Жуков, свободен. Я отменяю приказ старшего лейтенанта Клитина.

Дождавшись, пока прихрамывающий рядовой скроется из виду, Барышев оглядел ротного с головы до ног, отметил выражение упрямой решимости на лице и вздохнул.

– За мной, товарищ старший лейтенант.

В кресле, замечательном, «найденном» писарями где-то в бывшем итальянском штабе кресле, отчего-то стало абсолютно невозможно сидеть – тесно, жестко и колени задираются. Барышев встает и опирается кулаками о столешницу. Окунев отошел в сторону и уселся на стул по-кавалерийски, развернув его спинкой вперед.

– Объяснить, что это было, можешь?

Ротный-три замер по стойке «смирно», глаз не опускает, смотрит прямо – уверен в собственной правоте и зол на командира.

– В роте может быть только один командир. Рядовой Жуков считал, что после происшествия в ночном бою может влиять на принимаемые мной решения и имеет право на особое положение в подразделении. Бойца необходимо поставить на место, товарищ подполковник.

Услышав о «происшествии в ночном бою», Озеров не сдержался – прочистил горло, но промолчал.

– И как боец Жуков пытался влиять на твои решения, старлей? – Барышев хочет разобраться, до последнего надеясь на чудо.

– Рядовой Жуков позволил себе исполнять приказы, как считает нужным, а не так, как они были отданы. В частности, использовал знакомства в ремонтном взводе для создания себе льготного режима службы, товарищ подполковник.

– Значит, сначала ты отдаешь бойцу, который тебе жизнь в бою спас, приказ, который невозможно выполнить, а потом собираешься наказывать за то, что он все-таки выкрутился и справился с задачей. И весь батальон об этом знает. Только мы с комиссаром узнаем последними.

Барышев сжимает в кулаке карандаш, потом удивленно рассматривает обломки, стряхивает их на пол и брезгливо вытирает руки вытащенным из кармана френча клетчатым носовым платком.

– Ты, Клитин, решил сделать мой батальон первым, в котором командир роты будет убит в спину собственными подчиненными.

– В моей роте… – зло начал Клитин.

– Молчать, ***! – заорал Барышев. На *** мне в батальоне ротный, которого собственные бойцы ненавидят сильнее, чем врага? Ты, пень с ушами, в самом деле не понимаешь разницы между фронтовой частью и гауптвахтой?

Комбат махнул рукой, опустился в кресло и выложил сжатые кулаки на столешницу.

– Командир ты не самый хреновый, в бою не теряешься, но после последних твоих выходок в моем батальоне тебе оставаться нельзя – бойцы не простят, командиры не примут.

Клитин побледнел, но упрямо сжал губы и смотрел на командира, не отводя глаз.

– В Салониках формируют первый греческий танковый батальон, им специалисты нужны. Пойдешь туда командиром роты. Ты же на местной женился, значит, по-гречески маленько говоришь. Вот и знание языка подтянешь заодно. Учти, там три четверти подчиненных – греки. Это твой последний шанс, и запомни – я тебе сейчас жизнь спас. Хотя… Жуков в самом деле спас, а ты…

Барышев встал.

– Товарищ старший лейтенант, идите готовиться к отъезду. Документы и предписание получите утром. Не буду задерживать.

– Есть, – прошипел Клитин, четко поднес руку к козырьку кепи, развернулся и вышел из кабинета.

Озеров выругался и подошел к окну, проводил взглядом уходящего старлея.

– Это ж надо, какую тварь мы с тобой проглядели… Может, надо было по полной, как вредителя, и в Союз?

– Воюет-то он неплохо. Дадим шанс. Может, после ранения не отошел еще – по мозгам ему сильно ударило. Пройдет время, очухается. Там ему такой воли не будет, чтобы над людьми издеваться, язык знать хорошо надо. Комиссар, что-то у меня нервы расходились, пошарь в сейфе, надо поправиться, – Барышев достал из нижнего ящика стола пару стаканов.

Обычному русскому человеку за какой-то час въезжать из зимы в лето странно и непривычно. Метель и сугробы на глазах, как в сказке, сменяются дождем и зеленеющей травкой. Чужая земля, чужая погода. Колонна грузовиков облегченно вздыхает моторами и прибавляет скорости. Мелькают за оконным стеклом остовы сгоревших танков.

– О, гусеницы поснимали, тележки – не спят техники, работают, – замечает Алексей, и как-то чисто и радостно становится у него на душе – соскучился по батальону, по сослуживцам. Черт подери, даже вечно кислую клитинскую рожу будет приятно увидеть! Интересно, он вернулся из госпиталя?