Юрий Силоч - Союз нерушимый… [litres]

Потихоньку угасать на больничной койке или страдать – было бы куда хуже.

Интересно, как скоро мне слепят замену? Будет ли он знать, как закончил свою жизнь я? Нет, вряд ли. Я-то не знал, сколько таких Ивановых было до меня и как они погибли. Надеюсь, Палыч позаботится о Маньке.

Мне в лицо плеснуло чем-то влажным и вонючим – запах железа усилился, а по лицу потекли и поползли какие-то осклизлые комья, напоминающие куски тёплого холодца. Меня словно ошпарило в первое мгновение, но потом, спустя вечную секунду, я с удивлением осознал, что всё ещё жив и открыл глаза.

Матрос лежал на полу без половины головы, а в углу, держась за стену, стоял окровавленный толстый контрразведчик, который беззвучно раскрывал рот. Его правая рука безжизненно свисала вдоль туловища, а в ладони левой я рассмотрел пистолет.

Капитан орал, жестикулировал и пытался от меня чего-то добиться, но я так и не понял; ровно через десять секунд в каюту, мешая друг другу, ворвались тощие матросы с огромными красными огнетушителями. И перед тем, как всё исчезло в белом порошковом дыму, я заметил израненного Гречко с обгоревшими усами, выбиравшегося из-под опрокинутого стола.

Минутой позже мы с маршалом сидели в коридоре. Он говорил мне что-то, но в ушах звенело – и я постоянно переспрашивал. Перед глазами всё плыло, и думается, в этот раз меня всё-таки контузило.

– Что?! – вскрикнул я, в очередной раз не разобрав слов Гречко.

Маршал взял меня за грудки, притянул к себе. Из уха у него стекала тонкая струйка чёрной крови:

– Я верил ему! Верил! Он мог всё изменить, а он оказался таким же, как все остальные!

На Москву медленно опускались белые хлопья первого снега.

Низко висевшие тучи казались мягкими, как пуховая перина, а крупные пушистые снежинки лишь усиливали это сходство. В сплошной белой пелене привычный городской пейзаж словно растворялся: дальние здания пропали, а те, что поближе, превратились в тёмно-серые тени, будто кто-то экономил ресурсы, затрачиваемые на отображение мира в человеческих глазах.

Погода была полностью под стать настроению. Столица Советского Союза в эти часы была настолько тиха, спокойна и пустынна, что можно было услышать, как от далёкого вокзала отходят поезда: их свистки разрывали утренний воздух, наполненный снегом и сырым туманом, и уносились куда-то за горизонт. Я прислонился к холодной кирпичной стене. Голова была тяжёлой от усталости, веки сами опускались. Я был готов уснуть прямо здесь и сейчас, на первом ноябрьском морозе, стоя на продуваемой всеми ветрами малюсенькой площадке.

– Товарищ маршал Советского Союза! – разнёсся над Красной площадью усиленный микрофонами командный голос. – Войска Московского гарнизона для парада в ознаменование годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции построены! Командующий парадом – генерал армии Еремеев!

Друг напротив друга стояли два серых кабриолета ЗИЛ. На капоте у них изредка вздрагивали небольшие красные флажки – маленькие и яркие, как звёздочки. Один автомобиль принадлежал командующему Московским гарнизоном Еремееву, другой – министру обороны Советского Союза: коренастому мужчине, который из-за широких плеч и низкого роста выглядел квадратным.

Парадные коробки не были безукоризненно ровными, как я ожидал: тратить время на строевую подготовку бойцов в Загорске-9 считали бесполезным, в ногу идут – и то ладно. Не было ни ярких шинелей с начищенными до блеска пуговицами, ни фуражек, ни звёзд, ни лампасов и галунов: площадь была серой, белой и зелёной, лишь алые знамёна и штандарты зябли на сыром холодном ноябрьском ветру.

Специально для парада Красную площадь украсили: на башне за мавзолеем повесили огромный герб Союза, на ГУМ – огромные красные растяжки, изображавшие стилизованного Ленина и бойцов Красной армии, а Исторический музей почти скрылся за огромным щитом с плакатом «Родина-мать зовёт».

Солдаты были в полном боевом снаряжении. Длинные шинели и полушубки, шлемы, маски со светящимися глазами, тяжёлая панцирная броня, пояса с подсумками. Некоторые носили боевые экзоскелеты с навешанными на них листами брони и огромными автоматическими пушками. А за пределами Красной площади, пока невидимые, стояли, ожидая своей очереди, джипы, танки, БТР и ещё солдаты – мотострелки, ВДВ, морская пехота – тысячи людей при поддержке десятков единиц техники. Как в далёком сорок первом году эта армада прямо с парада должна будет отправиться на фронт.

Но я знал, что в этот раз система даст сбой – и все эти люди станут врагами, в том числе и моими собственными. Все заражены ядом Разума, который с минуты на минуту прикажет им обратить оружие не против капитализма, а устроить бойню тут, в самом сердце Страны Советов. Я не знал, что придумал Палыч – визуальным воплощением его плана оказалась лишь сотня роботов из НИИ робототехники, – но очень надеялся, что у него всё под контролем.

Сотня консервных банок против тысяч отборных советских солдат, обученных и вооружённых по последнему слову техники.

– Здравствуйте, товарищи! – громко и почти нараспев произнёс министр обороны.

Солдаты отозвались спустя ровно три секунды.

– Здра! Жла! Тащ! Марш! Советск! Союз! – грянули на всю Москву лужёные глотки. Я увидел, как где-то внизу с дерева вспорхнула перепуганная ворона.

– Поздравляю вас с годовщиной Великой Октябрьской Социалистической Революции!

Снова три секунды.

– Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а!

У меня по спине пробежали мурашки, но на этот раз не от холода. Я бывал на подобных парадах: и ноябрьских, и майских, но в этот раз у меня шевелились волосы на загривке – от ужаса. Когда подобная сила на твоей стороне, чувствуешь радость и почти что эйфорию от того, что скоро вся эта орда обрушится на врагов, но сейчас, зная, что скоро эти люди будут стрелять в меня… Я не считал себя пугливым человеком, но по-настоящему боялся встать на пути этой силы. К счастью, теперь я не один – за моей спиной вся мощь Конторы.

Снайпер в чёрной форме и балаклаве шумно выдохнул облачко белого пара. Он оглядывал Красную площадь в оптический прицел, выискивая тех, кто мог бы покуситься на жизнь членов Ставки Верховного Главнокомандования. Четыре человека в пальто и каракулевых шапках сидели на трибуне мавзолея, окружённые многочисленными приближёнными, а пятый – министр обороны – объезжал войска, приветствовал их, получал в ответ порцию неразборчивого рёва и катил дальше. Замёрзшие люди наблюдали за парадом из окон ГУМа и со зрительских трибун, которых я пока не видел, поскольку мешала Кремлёвская стена.

Мы со снайпером сидели на вершине восстановленной Спасской башни. Я сам напросился сюда, сказав, что намерен проследить за парадом, но на самом деле поступил так из обычного любопытства – очень уж хотелось заглянуть за Кремлёвскую стену. Палыч снова включил меня в состав отдела, оформив документы так, будто я был новым сотрудником – новым майором Ивановым, только что выбравшимся из пробирки. Когда шеф знакомил меня с обновлённым составом отдела, хотелось кричать. Те же люди, те же лица, те же привычки, те же личности. Но – не те, что раньше. Другие. «Восстановленные».