Михаил Ахманов - Ливиец

Они глядели на меня в четыре глаза, пара карих, пара серых. Их первая мутация еще не миновала, но они хотели знать о том, о чем мечтают все девчонки. Загадка женского очарования… секрет, дарующий любовь… тайна, что привлекает мужчин…

– Думаю, вы бываете на Тоуэке не реже меня и у вас есть тут подружки, – заметил я. – Спросите у них.

– Ну-у, – протянула Лена, – они наговорят… Они такого наболтают…

Внезапно мои маленькие собеседницы заговорили наперегонки, перебивая друг дружку:

– Правда, что тоуэки могут изменять свой облик?

– Правда, что они привораживают мужчин?

– Правда, что они не делают ошибок в выборе? Что друг у них один на тысячу лет?

– Даже не на тысячу, а на всю жизнь?

– И они никогда не сердятся, верно? Они всегда такие ласковые, такие нежные…

Лусия сделала огромные глаза:

– Правда, что лучше их нет? И если у мужчины возлюбленная-тоуэка, то он… он не захочет потом ни с одной девушкой… – Щеки ее заалели. – Ну, ты понимаешь… Не захочет или даже не сможет… Правда?

Правды во всем этом было ровно половина, но какая именно, я решил умолчать. Тайны нельзя раскрывать с поспешностью, а наиболее интимные из них лучше постигнуть на собственном опыте. И потому я сказал:

– Через несколько лет, через каких-то три-четыре года, вы расцветете и станете прекрасными, как феи-тоуэки, и все узнаете сами. А я… что я могу вам сказать? Что для меня нет лучше Тави? Это так, но я пристрастен. Причина вам ясна?

– Ты ее любишь, – сказала Лусия, качая русой головкой.

– Любишь, – эхом откликнулась Лена.

Нас позвали в беседку, к столу с фруктами, печеньем и молоком, а после девочки убежали по выложенной мозаикой дорожке, споря на ходу, куда они отправятся: к местному художнику Йоди-до на урок рисования или на Альгейстен, к математику Аль-Пиру.

Я сидел, жевал какой-то фрукт, похожий на большую, с кулак, сливу, глядел на Тави и впитывал очарование Тоуэка. Этот мир в Облаке Ниагинги, по другую сторону галактической спирали, нашли шесть тысяч лет тому назад. Его обнаружил Гэсер, капитан Вояжеров, осмотрел с орбиты и, восхитившись, назвал Нежданным Браслетом. Нежданным, ибо он не надеялся когда-либо увидеть столь прекрасную планету, ну а Браслет был связан с географией: материк Тоуэка обнимает его по экватору и в самом деле похож на пестрый браслет в бирюзовой голубизне океана. Откуда пришло название «Тоуэк», неясно; есть легенда, что это имя первого мужчины, познавшего тот необычный дар любви, которым планета одарила женщин.

Могущественный дар! Наверное, поэтому я стал забывать Небем-васт, как забыл других своих женщин из мниможизни, ливиек, кушиток и египтянок, как забыл Кору и первых своих девушек, Элину и Гюльнару. Не то чтобы совсем забыл, но спрятал далеко в тайные ларцы памяти, куда не проникнешь без ключика-поводыря… Недаром же Тави, как и сам я, начала изменяться, расставаясь с отзвуками ментального эха; кожа ее уже не казалась такой смуглой, личико округлилось, глаза отливали прежней зеленью. Причина происходящих с Тави изменений была ей, разумеется, ясна, но об этом она не промолвила ни слова. Ее торжество читалось лишь в легком наклоне головы, блеске глаз и едва заметном изгибе губ. Все тоуэки таковы – не спорят, не упрекают, не ревнуют, но любят так, что покинуть их нельзя. Трудно сказать, с чем это связано – быть может, правда, что они не делают ошибок в выборе?

Тави села ко мне на колени. Беседка из ветвей гиму, казалось бы прочно стоявшая на земле, вдруг приподнялась и начала бесшумно и мягко раскачиваться, словно плот среди невысоких, набегающих на берег волн. Вверх-вниз, вверх-вниз, и снова вверх и вниз… Соразмеряя речь с этими плавными колебаниями, я стал рассказывать Тави о Саймоне, явившемся из бездн Воронки, о проводах Риты и тоске Егора, о рыжеволосом Принце из Койна Супериоров и странном беспокойстве Гинаха. Она слушала так, как умела слушать лишь она одна – не перебивая, не прижимаясь ко мне слишком тесно, заглядывая искоса в лицо.

Золотой цветок на стройном стебле, запах распустившегося шиповника, шелест листвы под ласковым ветром… Ее ментальный фон не изменился, когда я сказал, что снова отправляюсь в прошлое – видимо, после карнавала в Пятиградье. Была ли она огорчена? Во всяком случае, не в этот момент, когда мы были вместе; наше счастье она умела отделять от своих огорчений. Она прикоснулась щекой к моей щеке и сказала, что Егор должен быть с нами на Меркурии – что развеет грусть-тоску лучше арнатов и красивых девушек? Наверное, она была права.

Длинный день Тоуэка клонился к вечеру, сизые тени протянулись от холмов, на мозаичных дорожках тут и там возникали фигурки, парочки и целые компании, спешившие к озеру и амфитеатру. Обнимая Тави, я думал о том, что, пожалуй, зря пообещал Гинаху тронуться в путь через десять дней. Мне так не хотелось расставаться с моей феей! Но формула счастья сложна, и составляющие любви, духовных и телесных радостей уравновешены в ней другим, но столь же важным компонентом. Мы получаем удовольствие от работы, особенно если умеем делать ее с мастерством и чувствуем, что она кому-то необходима. Работа сама вознаграждает нас, даруя жизни смысл; она частица нашего предназначения, такая же, как отданная женщине любовь, продление себя в потомстве или уход к Носфератам.

Не потому ли я согласился исполнить просьбу Гинаха?

Три луны Тоуэка одна за другой вознеслись в темное небо и пошли играть в пятнашки среди звезд и огней космопорта, солнечных станций и терминалов базы Чистильщиков. Кроме этих сооружений, развлекательных комплексов и нескольких яхт, вверху ничего не висело – Тоуэк не нуждался в энергетических щитах, управляющих климатом и погодой. Климат здесь был стабильный, погода – всегда отменная.

От озера, сиявшего в темноте голубым опалом, долетел хор мелодичных голосов. Кажется, в амфитеатре шло представление.

– Красиво, но незнакомо, – промолвил я. – Новая опера?

Не отвечая на мой вопрос, Тави помотала головой, и звуки разом ослабели, поглощенные колоннами деревьев.

– Не желаю этого слушать! Хочу, чтобы ты мне спел! Не новое, старое!

Старое – значит, то, что я обычно ей пою. Даже не старое, а совсем древнее… Не ливийское, нет; ливийцы не признавали лирики и не томились от любви. Простые парни, разбойники и душегубы… К счастью, рядом с ними жил другой народ.

Я запел, запел на языке, мертвом больше десяти тысячелетий. Ветви олангов и гиму аккомпанировали мне.