Михаил Ахманов - Ливиец

Я объяснил, что мниможизнь – термин условный, обозначающий любую ситуацию активизации разума вне собственного тела, будь то Инфонет, псионные поля или чужая плоть. Условность, но полезная! Скажем, как иначе сочтешь свой возраст? Реальный – жизнь в обличье, дарованном природой, мниможизнь – срок существования разума вне естественной среды.

Выслушав мои объяснения, Павел почему-то помрачнел и буркнул:

«Ежели так считать, крысиная моча, то у меня сплошная мниможизнь! Реальной и шестидесяти лет не наберется!»

Неужели он так молод? – промелькнуло в голове.

«Но если ты оставался в анабиозе три тысячи лет…» – начал я, но он внезапно расхохотался. Смех в ментальном исполнении похож на удары пульса в виске: ха-ха!.. бах-бах!..

«В анабиозе? С чего ты взял, что меня заморозили? Нет, совсем нет! Я был…»

Молчание – как отрезало.

Что до второго похода к океану, то в этот раз он оказался скорым, безопасным и успешным. Мне даже не пришлось объявлять себя Гибли – львы, которые шли со мной, носили мне добычу и повиновались каждой мысли Павла, были свидетельством моих чародейных талантов. Иногда я думаю – что они сделали с телом Масиниссы, когда, остановив биение сердца, я упал на песок Атлантики? Сожрали, освободившись от ментального контроля? Или, привыкнув ко мне, лишь обнюхали труп, рявкнули печально и побрели в заросли?

Так, прыгая во времени точно кенгуру, я совершил еще три погружения. Всякий раз, оказываясь в новом теле, я добирался от Танезруфта до океана, шел то севернее, у Атласских гор, то южнее, на границе джунглей, разбрасывал тысячи ловушек, внедряя их в животных и людей. Каэнкем, Каэнкем… Чару, Чару… Мои невольные разведчики уходили на сотни километров от моего пути, но исправно пересылали информацию, и в этом смысле испытания, на которых настаивал Принц, можно было считать удачными. Я мог отслеживать миграции животных, стад быков и антилоп, за которыми неизменно шли крупные хищники и люди, мог получить представление об их обличье и численности, одежде и орудиях, расположении поселков, приемах охоты, межклановых распрях и походах на восток, в обетованную страну Та-Кем, где огромная река работала как часовой механизм, одаряя поля плодородным илом. Саванна делалась все засушливее, сокращались пастбища, число животных уменьшалось, и контакты с Египтом становились все более тесными. Восточные ливийцы, темеху и техени, прихлынули к его границам, то сражаясь с войсками фараонов, то нанимаясь к ним на службу, то совершая набеги на селения Фаюма и Нижнего Египта. Ошу, люди запада, тоже продвинулись на восток, но незначительно – сотни километров песка, скалистых нагорий и бесплодных пустошей отделяли их от Та-Кем, что не способствовало набегам. Большей частью они дрались с восточными кланами, пытаясь отнять награбленное в Египте, но счет в этих распрях был не в их пользу – чаще побеждали темеху и техени, более многочисленные, лучше вооруженные и иногда прошедшие службу в египетском войске. Они не пускали западных собратьев к нильскому пирогу, и численность тех постепенно падала, в той же пропорции, как и число домашних и диких животных. Но все же они существовали, сохранив свой расовый тип, светлые глаза и волосы и необычную, не подверженную загару кожу.

Так было до конца второго тысячелетия, до санторинской катастрофы. Чудовищный вулканический взрыв выбросил в атмосферу тучи пепла, надолго затмившие солнце; климат в районе Средиземноморья начал меняться, где-то чуть-чуть, где-то более значительно, реки исчезали, саванна пересыхала, превращаясь в пустыню, лес отступал, освобождая место для степи. Вслед за этим пришли в движение народы, что не всегда означало миграцию – ведь можно двигаться не только в пространстве, но и в сферах, связанных с бытом, культурой, образом жизни, способами контакта с окружающей средой. Негроидные племена, обитавшие на границе нигерийских джунглей, оставались на месте и все же двигались, становясь из охотников на слонов скотоводами. Прежнее искусство, опасное, требующее сплоченности и силы, не оставалось забытым, но лес мельчал, отступая под натиском трав, и новая среда была более благоприятной, более благосклонной к человеку. За несколько веков темнокожий народ одомашнил лошадь и сделал то, о чем не ведали даже в Египте – не запряг коня в колесницу, а оседлал его. Всадники охотились в степи и пасли там стада быков; обилие пищи вызвало рост популяции, а это, в свою очередь, привело к проникновению на север, к медленному, но неуклонному давлению на ливийские племена. Темнокожие имели перед ними массу преимуществ – и свою многочисленность, и пищевую базу, и крупный рогатый скот, и лошадь, с чьей спины негры уже научились метать стрелы и дротики. Но главный их козырь был другим и заключался не в материальной, а в духовной сфере: они ощущали себя единым народом, единым племенем, не разделенным на враждующие кланы. Этому ливийцы не могли противопоставить ничего, и исход столкновения был предрешен.

Очутившись в двенадцатом веке до новой эры, я наблюдал через своих разведчиков за стремительными, но кровопролитными схватками в степи. Инициаторами были ливийцы, нашедшие на юге новый источник для грабежа, и какое-то время казалось, что они возьмут свое. Воины древних времен, до ассирийцев, персов и эллинов, препочитали пики и стрелы мечу и топору, ибо метательным оружием или копьем с длинным древком можно было сражаться на расстоянии. Чем дальше от противника, тем меньше риска получить рану – таким был тактический лозунг тех лет. Ливийцы в боевых столкновениях с другими народами вели себя иначе – ближний бой их не пугал, а природная свирепость помогала одолевать даже ассирийскую пехоту с ее железными шлемами, кольчугами и щитами. Но пришельцы с юга, охотники на слонов и львов, были столь же свирепы и не боялись схватки; пожалуй, в бою они превосходили ожесточением ливийцев. Итак, мужчины ошу гибли, женщин брали в плен, и от них рождалось новое поколение – смуглые люди, иногда светловолосые, нередко – с европеоидными чертами. Предки тех, кого через тысячу лет назовут нумидийцами? Вполне возможно, думал я, собирая данные об этих переменах.

Общая концепция происходящего с народом пустыни вырисовывалась все ясней, и я, пожалуй, был благодарен двум непримиримым оппонентам, Гинаху и Принцу, подвигнувшим меня на это странствие. Восточные ливийцы оседали в оазисах на рубеже Та-Кем, все чаще вербовались в египетское войско и в определенный момент хлынули в страну; Египет был захвачен их предводителями, и две династии царей, двадцать вторая и двадцать третья, были чисто ливийскими. Затем из Куша явились эфиопы и вырвали власть у сынов пустыни. Постепенно их остатки смешались с коренным населением и растворились в нем, ибо на каждого из темеху и техени приходилась как минимум сотня египтян. Так на востоке исчез этнический тип азилийской расы.