Михаил Ахманов - Ливиец

КФОР трудился над моими ранами – смертельной, под левую лопатку, где наконечник копья достал сердце, и многочисленными ссадинами и порезами на бедрах, плечах и груди. К плеску и шелесту добавились звон и лязг металла и знакомое вжик-вжик – видно, точили оружие после боя. Голоса сделались громче, отчетливей, но слов я еще не понимал. Так всегда бывает, пока функции мозга не восстановятся полностью: осмысливаешь простые звуки, но не различаешь речь.

Включилось обоняние, и я уловил ароматы дерева, воды и трав, дым, будто рядом жгли костер, а еще запахи крови и пропотевших кожаных панцирей. Сердце перестало трепетать и забилось в мощном ровном ритме, мышцы напряглись, потом расслабились, и я едва сдержался, чтобы не выдохнуть сильно и резко. Голоса звучали где-то поблизости – кажется, двое человек находились в нескольких шагах от меня, а подальше были еще люди, но их речь сливалась в неразборчивый шум.

Слова постепенно стали проникать в мое сознание. Те, что стояли ближе, говорили на ливийско-египетском диалекте, характерном для этой эпохи, и, очевидно, спорили. Еще не осознав всех произнесенных звуков, не выстроив их в связные фразы, я уже понял сущность спора – предметом его был мой труп. Бренные остатки воина Пемалхима, если я правильно расслышал прозвание, которое теперь принадлежало мне.

Центр речи включился на полную мощность, и сразу будто пелену прорвало – слова сложились в понятную речь. «Бросить в воду, пусть его жрут крокодилы!» – требовал один голос. «Нет, – возражал другой. – Нет! Ни за что, клянусь Амоном!»

Я осторожно приоткрыл глаза и, осматриваясь, повернул голову. Надо мной синело безоблачное небо, тянулась вверх мачта корабля, а прямо над ней плавился жаром солнечный диск. Я лежал на носу, рядом с бушпритом, похожим на изогнутый древесный лист, и утреннее солнце било мне прямо в лицо. На берегу, за полосой тростниковых зарослей, виднелся склон невысокого пригорка, десяток пальм и полуголые люди – одни чистили оружие, другие суетились у костров, третьи сидели на земле со скрученными за спиной руками. Двое, чьи голоса я слышал, стояли у мачты вполоборота ко мне – высокий светловолосый здоровяк и воин постарше, с более темной кожей и мрачным, изрезанным шрамами лицом. Его левое предплечье было перевязано, и сквозь повязку проступала кровь.

– Чего тащить дохлую крысу к Урдмане? – сдвинув брови, сказал мрачный. – Разрубим и бросим здесь. Пусть упокоится в брюхе крокодила!

– Он прикончил Асуши, сына Урдманы, и только вождю решать, что станет с его телом. Захочет, отдаст Себеку* или велит сделать чашу из его черепа. – Здоровяк посмотрел на меня, и я замер, стараясь не дышать. – Бросить в воду, ха! Зря, что ли, я рисковал, чтоб ткнуть его копьем? Хорошо еще, сзади подобрался… Иначе бы он стоял над нашими трупами!

Мрачный баюкал раненую руку.

– Пемалхим! Это в самом деле Пема, проткни меня Сетх* от глотки до задницы! Лежит здесь, как куча дерьма… Но это Пема из Гелиополя*, и я не успокоюсь, пока он не будет расчленен!

– Расчленить можно, чтобы дух его нас не тревожил, – согласился здоровяк. – Но голову сохраним.

– К чему?

– К тому, сын осла, что Урдмана очень разгневается, когда увидит труп Асуши. Мы отправили к нему гонцов, чтоб известить о победе, и велели сказать, что сын его ранен. А привезем убитого! Простит ли нас Урдмана? Вдруг молвит: вы, гиены трусливые, кровь мою не сберегли! И закопает нас в песок… Долгая смерть, клянусь Амоном! Так что голова нам пригодится. Больше тебе, чем мне, – добавил светловолосый после паузы. – Все-таки я убил Пемалхима.

– Подкравшись сзади!

Ухмыльнувшись, здоровяк бросил взгляд на раненую руку мрачного.

– Ты попробовал спереди. И был бы сейчас в царстве Осириса, если бы не мое копье!

Пема, Пемалхим из Гелиополя, мелькало в моей голове. Вроде знакомое имя, а не припомнить! И справку не навести – до Инфонета еще одиннадцать с лишним тысячелетий… Кажется, этот Пемалхим был предводителем отряда и великим воином… Враги, однако, одолели – то ли в засаду попал, то ли их было намного больше. Очередная усобица, подумал я. Из-за чего дерутся в этот раз? Что не поделили? Земли, крестьян или стадо ослов?

У бедра светловолосого покачивалась секира. Оба, и мрачный, и рослый здоровяк, были почти нагими, в одних передниках, как люди у костров; кожаные доспехи, ремни и шлемы грудой лежали на палубе. Их собственное добро или, возможно, взятое в бою как трофей… Прочее оружие находилось на берегу – копья, составленные пирамидами, и куча кинжалов и боевых топориков. Луков я не заметил. Впрочем, ливийцы были плохими стрелками и предпочитали луку пращу и дротик.

Секира притягивала взгляд. Длинное топорище, остро заточенное темное лезвие… Похоже, железная… Память тела подсказывала, что я уже держал ее в руках.

– Расчленить!.. – пробормотал мрачный, тоже посматривая на секиру. – Пожалуй, ты прав насчет Урдманы – расчленить, но оставить нечто, что бросим у его ног. Голову и правую руку… – Он потянулся к топорищу здоровой рукой. – Сам отрубишь? А то я быстро… скорей, чем финик с пальмы упадет…

– Руби, – рослый протянул ему топор. – Возьмешь с него плату за кровь, хоть с мертвого.

Мрачный кивнул и, помахивая секирой, направился ко мне. Мышцы мои окаменели; я лежал неподвижно, зная, что сейчас произойдет. Жить этим двоим остались считаные секунды.

По лицу моего палача бродила мстительная ухмылка.

– Кал гиены, – произнес он, замахиваясь. – Чтоб Анубис тебе кишки вывернул! Чтоб черви сожрали мумию твоего отца! Чтоб…

Секира стремительно опускалась. Я подставил руку, перехватил топорище и вырвал из его вдруг ослабевших пальцев. Выражение его лица переменилось – теперь темные глаза взирали на меня с ужасом. В волосах рыжинка, но кожа смуглая, и зрачки, как полированный агат… Не чистокровный ливиец, помесь с египтянином или, скорее, с египтянкой… Ливийцы любили женщин Та-Кем. Небем-васт, моя возлюбленная в одной из прошлых мниможизней, была настоящей красавицей…

Я вскочил и резким ударом топора снес противнику череп. Высокий здоровяк уставился на меня выпученными глазами, раскрыл рот, собираясь крикнуть, но секира уже свистела в воздухе. Пемалхим отлично умел ее метать! Лезвие врезалось между шеей и плечом, хлынула кровь, взметнулись в падении длинные светлые волосы, и мой убийца рухнул на палубу. Я вырвал оружие из страшной раны, огляделся. На берегу – человек сорок, и связанных чуть больше двадцати… Пленники наверняка мои люди, а те, что жарят рыбу на кострах, – дружина покойного Асуши… Вот и он сам – лежит на корме, завернутый в окровавленные пелены…

Копья! Пирамидки копий на берегу, между мной и кострами! Добраться бы до них! И тогда…