Михаил Ахманов - Ливиец

Но не он стал великим героем той войны – эта честь выпала Пемалхиму из Гелиополя. Египтологи, трудившиеся над переводом папируса, сравнивали его с Ахиллом, и в том, что касалось битв, и мелких схваток, и персональных поединков, он Ахиллу не уступал. Его судьба за пределами повести оставалась неясной, да и сам я в точности не помнил конец сказания о сыновьях Инара. Однако, учитывая драчливость Пемы, подозревал, что в этой эпохе не задержусь.

Стоя в задумчивости на носу галеры, я всматривался в грязно-бурые речные воды и взвешивал все «pro» и «contra» своего воплощения. С одной стороны, выбор личностей исторического масштаба не приветствовался и даже мог считаться полным фиаско – ведь мы, наблюдатели из будущего, не имели никакого права продлять жизни гениев и героев, подменяя собой их личности. Ясно, что такое «продление» было бы фальшивым и противоречащим как этике, так и фактам истории. Но, с другой стороны, Пемалхим не являлся столь уж масштабной фигурой, чья жизнь исследована в подробностях, а я, как уже говорилось, не помнил всех деталей повести о сыновьях Инара. Значит, все, что я совершу, по принципу Ольгерда вполне закономерно; все это будет приписано Пеме и через пять или шесть столетий, в птолемеевские времена, послужит материалом для сказания.

Забавно! – думал я. Очутиться в теле древнего героя и, более того, попасть прямиком в легенду! Такого со мной еще не случалось. Жаль, что Павел не решился сопутствовать мне в этом погружении… Но, может быть, его отказ обусловлен законом причинности – ведь попади мы вместе в тело Пемалхима, мы могли бы творить чудеса! Читать мысли, возжигать огонь, командовать львами и леопардами… Кто знает, на что еще способен посланец Носферата!

Я велел гребцам бросить весла и отдохнуть. Поднялся слабый, но довольно устойчивый ветер, и под присмотром Осси моя команда развернула парус. Кормчий поставил двух людей с шестами промерять глубину – мы плыли мимо деревушек и городков, над затопленными полями и пастбищами между четвертой и пятой нильской протокой. В эти древние времена Нил разветвлялся в двухстах километрах от моря на несколько широких рукавов, и к востоку от этой развилки стоял священный город Гелиополь, хранивший мумию Инара. Мендес, вражеский град, находился на севере, у седьмого рукава, а Танис, столица фараона Петубаста – километрах в тридцати к востоку от Мендеса, за сезонным озером, переполнявшимся водой в период Половодья. Я помнил топографию местности, но только в общем, без подробностей, представить которые невозможно – воды в Дельте капризны и с течением времени меняют ход. Это относилось и к морскому побережью, также подверженному переменам, ибо огромная река, выбрасывая песок и ил, изменяла береговую линию.

Один из воинов принес мне лепешку, финики и кружку с пивом. Съев все это, я знаком велел Иуалату приблизиться. Мне хотелось поговорить с ним. Конечно, кража святой реликвии требовала мщения, но я был уверен, что есть и другие причины для вражды с Урдманой. Даже ливийцы далекого прошого, дикие, не прощавшие обид, не заводились по пустякам, а если это и случалось, то месть всегда была связана с чем-то конкретным. Скажем, со стадом жирных коз, что бродят по лугам соседа – их вид был безусловно оскорбительным. Я не сомневался, что в деле с Инаровым ожерельем тоже были свои козы.

– Мой господин… – Иуалат склонил голову и замер в ожидании вопроса.

– Скажи, старший над воинами, что случится, если мы победим в этой войне? – произнес я.

Физиономия сотника приняла недоуменный вид.

– Что случится, семер? Разве славы и праведной мести недостаточно?

– Отмщение за обиду угодно богам, – согласился я. – Однако Амон награждает победителей не только славой. Из славы хитон не сошьешь.

Его глаза блеснули – он понял. Ливийская практичность была ему не чужда.

– Конечно, ты прав, господин. Святая реликвия Инара вернется в Гелиополь, но разве этого достаточно, чтоб наказать краснозадых обезьян? Мы разорим их города, опустошим житницы, угоним рабов и скот; их женщины, оружие и сокровища будут принадлежать нам. Их самих мы побросаем в ямы, полные скорпионов и змей, и не будет у них погребения, и даже шакалы побрезгают их трупами, полными яда. Мы пронесемся над ними как ветер пустыни, и будут руки наши в крови врагов, а ладони полны богатства. Кроме того…

– Да? – молвил я, чувствуя, что сейчас узнаю истинную причину.

– Корабли, – произнес Иуалат.

– Какие корабли?

– Корабли из Библа, Тира, Сидона и других городов Джахи. Корабли с товарами, которые люди севера не пропускают к нам. И наше зерно гниет в житницах, или мы отдаем его северянам двойной мерой за пурпурные ткани, сирийские клинки, посуду и украшения, что везут с востока. Если же мы хотим отправиться в Саис или другие места торговли, то с нас взимают пошлину, равную половине груза. Мы не можем вывезти даже четвертой части урожая! Для кого же роме сеют и пашут? Для крыс и мышей, что поселились в наших житницах?

Вот оно, подумал я, вот истинная причина! Северная часть Дельты, с ее торговыми городами, Буто*, Саисом, Мендесом и другими, всегда была богаче южной, богаче не только людьми и землями, но также близостью к морю, к Синаю и финикийским городам. Конечно, через этот край всегда проходили завоеватели, в прошлые годы – гиксосы и ассирийцы, а в будущем – персы, Александр Македонский, римляне, арабы, турки. Но зато сухопутные караваны тоже шли сюда, да и судам из Палестины и Финикии этот путь был ближе. Во времена единовластных фараонов это не имело большого значения, но в период усобиц являлось главной причиной для ссор и свар. Северные князья жирели на перепродаже товаров, южных терзала зависть, и это, видимо, и было подоплекой происходящего. Кража пекторали пришлась весьма кстати, и оставалось лишь гадать, кем был нанят похититель-жрец – то ли и правда Урдманой, то ли компанией Пекрура, решившейся на провокацию, то ли вовсе фиванским жречеством, которое желало столкнуть ливийских князей и тем их ослабить. Ну, со временем разберемся…

Часов через пять после полудня начало смеркаться. Тьма в это время и в этих широтах наступает рано и падает стремительно; сумерки длятся около часа, а в четверть седьмого солнце вдруг выключается будто огромный прожектор. Забавный момент; только что в сером полумраке еще виднелись сикоморы, склонившиеся над водой, мягкие очертания берегов, копья тростниковых зарослей и на горизонте дымки над какой-то далекой деревней – все это, хоть смутно, но можно было разглядеть, и вдруг – раз! – щелкнул невидимый выключатель, и наступила темнота. Только по небу плывет перевернутый ладьей серебряный месяц и сияют яркие южные звезды – созвездия Крокодила, Льва, Бегемотихи и Бычьей Ноги, Нерушимая Звезда и Сотис*.