Михаил Ахманов - Ливиец

– Привести посла! – резко приказал старейший. – Ведите дорогой подальше от берега, чтобы не смог увидеть корабль Пемы. И если у причала горят костры, погасите их!

Вождь Востока явно что-то замышлял. Лунный полумесяц – уже не ладья, а почти половинка диска – и огни светильников озаряли площадку перед шестью князьями, тени скользили по их лицам, неверный колеблющийся свет то выхватывал пальцы, стиснутые в кулак, плечо, обтянутое доспехом, и рукоять меча, то отражался тусклыми бликами от лезвия секиры. В воздухе еще витали миазмы недавнего пиршества, но постепенно запахи вина и жаркого сменялись обычной лагерной вонью, которой несло от пропотевших кожаных панцирей, немытых тел и выгребных ям. Внезапный порыв ветра донес свежий аромат зелени с холмов, заставив меня вспомнить о доме. О реальной жизни, о Сенебе и моем бьоне меж Сахарой и Меркурием и о его продолжении за Туманными Окнами, где была комната Тошки, где жила Октавия, где простирался весь мой беспредельный мир. Лишь здесь, в минувших временах, понимаешь, как сложно преодолеть пространство, какие узы это налагает на человеческий дух, как связывает чувством несвободы…

Я прогнал эти мысли. Плох наблюдатель, который тоскует по своей эпохе, превращая годы мниможизни в ад. А это не так, совсем не так; и в прошлом есть место для счастья и радости.

Очнувшись, я увидел, что посланник Урдманы уже стоит перед вождями. Лица не разглядеть в полутьме; виден только крупный силуэт, мощные плечи и рука со шрамом на предплечье. Пальцы лежат на рукояти меча, украшенной золотом, запястье обнимает браслет из бронзы и лазурита. «Князь, – шепчет Иуалат за моей спиной. – Князя прислали… Видно, ближний к Урдмане человек, лягни его Апис…» Затем я услышал голос Пекрура:

– Я знаю тебя. Ты Хасса, сын Уитлока, чью сестру Урдмана взял в свой дом.

– И я тебя знаю, старейший Пекрур, потомок Инара, – раздался громкий уверенный голос. – Остальные мне тоже знакомы – Петхонс, Охор, Сиб и Баклул. Все знакомы, кроме юнца, которого я вижу впервые.

Улхени сжал кулаки и гневно вскинулся:

– Этот юнец вырвет твою печень!

– Щенку не пристало тявкать на льва, – спокойно заметил посланец, но на мгновение мышцы его могучих рук напряглись.

Пекрур положил ладонь на плечо Улхени:

– Спокойно, сын мой, спокойно! Человек не живет без печени, и если ты ее вырвешь, как мы узнаем, зачем Урдмана прислал к нам своего племянника? А послушать об этом было бы интересно. – Он повелительно вытянул руку к Хассе. – Говори!

Хасса шевельнулся. Теперь я смог увидеть его лицо, резкие черты воина, крючковатый нос над тонкими губами, массивную челюсть и смуглые впалые щеки. Он, несомненно, являлся не только потомком ливийцев и египтян; была в нем и восточная кровь, кровь народа, близкого гиксосам или каким-то кочевникам Аравии и Палестины. Скорее всего, он являлся энши – так называли в Египте бастардов, сыновей рабынь-наложниц, которых знатные отцы, не имевшие других сыновей, делали своими наследниками. Это не считалось позорным, особенно у ливийцев, ценивших первым делом храбрость и воинское мастерство.

Голос Хассы был по-прежнему решителен и громок.

– Урдмана, мой родич и владетель Мендеса, возлюбленный Амоном, послал меня узнать, что делаешь ты, Пекрур, и другие сыновья Инара на землях, принадлежащих нам. – Он запрокинул голову и втянул носом воздух. – Я чую запахи пиршества… Клянусь Маат, я чувствую это! Вы режете наших быков, пьете наше вино и пиво, разоряете наших людей, опустошаете амбары… Нет деревни в окрестностях, не пострадавшей от ваших набегов!

– Мы еще только начали, – с издевательской усмешкой произнес Петхонс.

– Мы очистим все ваши амбары и угоним весь скот, – добавил Сиб.

– И сожжем все, что может гореть, – пообещал Охор.

– Выпьем все, что можно пить, а потом доберемся до Мендеса, – пригрозил Баклул.

– И тогда я вырву твою печень! – рявкнул молодой Улхени.

Пекрур развел руками:

– Имеющий уши да услышит… Что еще ты хочешь нам сказать?

– Что меня не пугает вой шакалов, ибо целая их стая не заменит льва, – с презрительной ухмылкой отозвался Хасса. Затем, помолчав, промолвил: – Дошло до нас, что сыновья Инара плохо берегут свое наследие. Узнали мы, что некий жрец, ничтожный мерзкий роме, украл из храма в Гелиополе великую реликвию, залог расположения богов. Ныне же старейший Пекрур и те, кто слышит его зов, рыщут повсюду словно стая обезьян, ищут пропажу и, не найдя ее на востоке и западе, явились в северный удел. Думают, что она в Мендесе, у благородного Урдманы?

– Думают, – подтвердил Пекрур, хитро прищурив глаз. – А что, она и в самом деле там?

Снова ухмыльнувшись, Хасса сделал оскорбительный жест, помахав пятерней перед чреслами. Мол, понимай, как знаешь: то ли пектораль и правда в Мендесе, то ли благородный Урдмана ее видеть не видел. Князья гневно загалдели, но Пекрур движением руки призвал их к порядку.

– Убирайтесь отсюда, пока Урдмана не вырезал ваши сердца, – произнес Хасса, продолжая свои манипуляции с пятерней. – Убирайтесь или попробуйте отправиться к нам в Мендес и поискать там. Может, найдете свою святыню, а может, нет.

– Меч из ножен надо вытаскивать вовремя, – наставительно сказал вождь Востока. – Зачем нам идти сейчас в Мендес? Ты ведь слышал: сначала мы очистим ваши амбары, угоним скот, сожжем все, что может гореть, и выпьем все, что можно пить. Ну а потом…

– Потом, потом!.. – прервал его посланец, явно раздражаясь. – Не будет этого «потом»! Ты нас не обманул, предводитель шакалов! Вы сидите здесь не для того, чтобы жрать и пить, вы ждете помощи от Пемалхима из Гелиополя! Ждете его самого, да только зря! Труп его обглодали рыбы, воины пошли на корм червям, корабль и все снаряжение захвачено Асушей! Гонцы, которых он прислал…

Пекрур внезапно приподнялся, грохнул обухом секиры о землю и передразнил:

– Гонцы, гонцы! Стоить ли верить гонцам? Кто видел труп Пемы, обглоданный рыбами? Может быть, ты, Сиб? Или ты, Охор? Или, может, Хасса сейчас вытащит рыбу из своей набедренной повязки, и эта рыба скажет нам: я знаю, каково на вкус сердце Пемалхима? Ха! Пустые слова, клянусь полями Иалу! – Вскинув топор, он проревел: – Пема, сын мой! Яви свой лик, и не забудь о мешке!

Ловок! – подумал я, вступая вместе с Иуалатом в освещенный круг. Хочет выманить войско Урдманы из Мендеса, устроить засаду или другую хитрость, окружить, зайти в тыл… А заодно попугать: Пемалхим-то здесь, а вот Асуша уже сидит на весах Анубиса! Нет, не прост был старейший и в воинском искусстве соображал получше Агамемнона.

Хасса, пораженный, отступил, вытягивая ко мне руку со шрамом и бормоча: «Ты!.. Ты!..» Ноздри его раздувались, лицо перекосилось от ярости, и что-то, напряжение мышц или смутный инстинкт, наследие Пемы, подсказывало мне, что видимся мы не в первый раз. И, надо думать, прежние наши встречи были не очень мирными, а счет в них явно в мою пользу.