Степан Кирнос - Город Бога [litres]

Сначала Император задумывался о создании одного-единственного ордена, но потом пришёл к мысли, что несколько элитных подразделений будет иметь куда лучше.

Данте, вспоминая об орденах, находит их авангардом механизма прогресса, имя которому Рейх. Парень искренне рад, что есть те, кто готовы показать людям, что можно спасти души и продлить жизнь земную следуя духовным ориентирам, «звёздам морального просвещения», которые сходят с фолиантов и уст капелланов и священников орденов. Они — первые, кто заставляет людей усомниться в прошлом, первые, кто может их заставить отречься от промозглых путей былого существования, они единственные, кто готов жертвовать собой ради людей, выступая на передовую бесконечных воин.

И каждый орден имеет свой неповторимый характер и манеру поведения — «Пурпурные Сердца» — милосердные проповедники, подкупающие милостью и готовностью всегда помочь обездоленным всем, чем могут; «Алмазные Щиты» — всегда встают на защиту угнетаемых и рабов, с ревностью повергая угнетателей и втаптывая их в грязь; «Палачи» — устрашающие и бесстрашные, атакующие без предупреждения, заранее выносящие приговор и исполняющие его с устрашающей педантичностью, и только потом, приступая к общению с простыми людьми; «Железные Ангелы» — холодные и безжалостные — один раз заявляют о намерениях, и коли люди отказались от вступления в Рейх на них опускают жестокую кару; и «Крылья Ветра» — стремительные и порывистые, наступают без предупреждения, но с агитацией и пропагандой, что становится хорошим подспорьем при наступлении.

Пять орденов — сияющие бриллианты, которые всегда готовы броситься в центр любой битвы, руководствуясь девизом — «Коль не приняли крест и слово праведное, так познают пусть меч и огонь».

Однако рассуждение об орденах неожиданно привело парня к мысли «А где — они?»

— Брат, а мы правильно идём? — забеспокоился Данте. — Давай сверимся с картами, а то за этими нагорьями и холмами ничего не видно.

Яго усмехнулся и его строгое, будто отёсанное из камня, лицо с квадратными чертами, обрело ноту добродушия. Брат поднял руку вверх и указала на высоченное строение, сияющее золотым блеском и став ярким маяком для каждой заблудшей души, как видят строение люди этих земель.

— Вон, пирамида. Идём строго на неё и выйдем вскоре к Граду.

— Слишком огромная. Как я мог её упустить из виду? Я думал, идя по дороге, сможем ориентироваться.

— По дороге, — удивился Яго и топнул сапогом по земле, подняв клубы светло-коричневой пыли. — Где ты тут видишь дороги? Их тут сотней войн и химическим противостоянием просто сдуло.

Данте ухмыльнулся и продолжил идти. Возвышение за возвышением, холм за холмом, по малым нагорьям по протоптанной дороге они идут вперёд, в сторону Града, который удаётся увидеть изредка, когда братья оказываются на достаточных высотах, и то он представляется маленькими частями, не достаточными, чтобы выстроить образ столицы Теократии. Но больше всего взгляд Данте приковывает не мимолётные виды Града, а вид дороги, по которой они топают. Асфальт тут если и попадается, то в виде редких кусков пыльного камня, валяющегося где-то у краёв дороги. Выгоревшие и разрушенные автомобили, ставшие грудами мусора, растаскиваемые бедняками и мусорщиками, но люди часто пытаются преодолеть дроги на машинах,… некоторые глохнут, другие подвергаются атаке мародёров, а третьи «случайно» загораются от рук самих ездоков, которые решились обобрать и покончить с пассажирами, друзьями или вообще семьёй, а поэтому поток металлолома на тысячах путях Иберийского Полуострова не уменьшается. Парни идут возле самых настоящих призраков, которые отвратительным видом показывают, до чего докатился разделённый народ на этих землях, впав в дикарство и безумие, и ступая мимо обгоревшего металла, у Данте копится скорбь на душе, ибо во всём этом он видит прошлое своей родины — юга бывшей Италии. Дорога, помимо машин, усеяна мелким, но не незначительным, мусором — выцветшие детские игрушки. Парень, бегая взглядом по тому, что под ногами, понимает, что игрушками когда-то играли дети, а если они тут, то сами их владельцы похоронены где-то у дороги или ещё хуже — на рынках Южного Халифата ценятся молодые рабы, а остальные страны, алчущие дешёвой рабочей илы и развлечений только и рады покупать невольников. Вещи быта, почерневшие и россыпью, лежащие на пыли говорят о том, какое множество простых людей — мужчин и девушек, взрослых и детей, тут сгинуло — их либо убили, скинув на края печальной стези или продав за несколько песо в лапы работорговцам или богатым извращенцам.

Гнетущая атмосфера дороги, ставшей последним путем для тысяч людей, не даёт Данте покой. «Столько смертей и ради чего?» — спрашивает себя парень. Свобода и независимость новых стран вылилась в долгую войну, наплодившую армии мародёров и бандитов, живущих только для себя, убивающих и грабящих, насилующих и ворующих. А национальные армии настолько ослабели, обнищали и оскотинились, что могут удерживать только область столиц, а остальные земли, если повезёт, контролирует наёмники, или никто. Оттого дороги и становятся не путями живых, но стезями мертвецов, воющими слабыми голосами проклинающие роковые ошибки прошлого.

— Тише, — заговорил Яго, развеяв мысли брата. — Слышишь?

— Нет, — стал оборачиваться по сторонам Данте. — А хотя… вон там.

Парни увидели, как средь груд металлолома, покачиваясь, волочит ноги странный силуэт. Бормоча под нос, цепляясь за каждую помятую крышу, человек медленно продвигается вперёд. В рваной майке и джинсах, поджарый смуглый светловолосый парень, потирая впавшие щёки, сонным взглядом карих глаз, пытается сфокусироваться на тех, кто идёт к нему.

— Он что?! — приложил ладонь к пистолету на поясе, вопрошает парень.

— Да, Данте, пьяный в мясо.

Два парня подошли к мужчине, который рухнул у борта машины, облокотившись на неё, приложившись головой об ржавую дверь.

— Ты кто? — на «общеиберийском» с вопросом наклонился, отмахиваясь от жуткого перегара, Дане. — Откуда путь держишь?

— Я г-ул-г-яю по до-р-рогам солн-нчных степей, — пьяным бормотанием ответил мужчина.

— Брат, ты же видишь, что он не вменяем, — почти рассердился Яго.

— Подожди, — отмахнулся Данте и обратился к пьянчуге. — А как тебя зовут?

— Ве-рхф-рф-оль

— Верфель?

В ответ мужчина глубоко кивнул.

— Славно, а почему ты напился?

— Всё пр-пропало. Фер-р-рма сг-орела, ден-нег нет. За дол-л-гхи.

Данте поднялся.

— Вот видишь, Яго, это просто бедный человек, который напился какой-то дряни от того, что всё сгорело. И видимо его ферму подожгли в отместку за неуплату долга. Вот дикое место.