Иннокентий Соколов - Ленинград-28 [СИ]

Рисковал ли он, оставаясь в логове некогда неутомимой старухи? Не понятно пока — судя по всему, место не засвечено. Покойный ныне Бугаев, работал самостоятельно — иначе разговор был бы совсем другой. Организация действует наверняка — спалили бы Юрку вместе с бабкиным домом, и все, поминай, как звали. Вот только кто направил самого Пашку? Неизвестно, ведь в этом грешном свете случается всякое — бывшие попрошайки становятся убивцами, старые самогонщицы спят мертвым сном, а голоса в трубке обретают странную власть над честными тружениками плаща и кинжала.

Панюшин зевнул. Пора закругляться — вытолкав жаждущих, Юрий набросил крючок на хилую калитку, и направился в дом. Задержался в прихожей, аккуратно вытер ноги. Все-таки дом есть дом — пусть даже и чужой.

Справа от прихожей голубела кафелем ванная, слева ободранный потолок кухни; заходя туда, Панюшин каждый раз удивлялся фантазии газовщиков — в немыслимом переплетении труб разобрать что-либо казалось невозможным. Словно железная анаконда оплела добрую часть комнаты и грелась теперь, выставив напоказ проржавевшие бока. Впереди проходная комната, через которую можно пройти либо в спаленку, либо в более просторную залу. Там, в зале упокоилась баба Маня, известная самогонщица и спекулянтка, а еще там, на столе развернута карта, отметки на которой что-нибудь да значат.

Там же, в продавленном диване тайник, а в тайнике…

Собирался Юрий недолго, но основательно. Прошелся по дому хозяйским взглядом, проверяя, не забыл ли чего. Заботливо поправил простыню, накрывшую старухино тельце, проведал Пашку.

Спасибо этому дому, и пусть добро останется в старых сырых стенах.

Канистру Панюшин заприметил давно. Она одиноко ржавела в сарае. Панюшин толкнул покосившуюся дверь, постоял немного у входа, пока глаза не привыкли к темноте. В сарае пованивало. Сквозь щели просачивался скудный свет, его оказалось достаточно, чтобы, спотыкаясь пробраться к дальнему углу. Пахло гнилью. Безымянный работяга скромно разлагался в сарае, портя осенний воздух.

Панюшин рывком выдернул канистру — что и говорить, ощущать все это великолепие не было никакого желания. Он кое-как выбрался наружу, прикрыл дверь, словно опасаясь, что сарай раскроет свои тайны.

— Эй, мил человек, поди сюда! — негромкий окрик подействовал на Панюшина, словно удар кулаком. Он чуть не выронил канистру. Из-за забора маячила усатая физиономия. Обладатель ее сверлил взглядом неблагонадежного жильца. Юрий сглотнул — форменная фуражка не оставляла сомнений. Рядом с представителем власти, выглядывала мерзкая рожа квартального. Ну, этого Панюшин заприметил еще пару дней назад — любил Федул наведываться на дармовщинку, тешил самолюбие субпродуктом, отчего обросший сизыми волосами кадык привычно дергался, принимая божественную влагу.

— Алле! — требовательно прогундосил мент. — Ты кто есть такой, чудо порноиндустрии?

Мент явно нарывался. Юрий осторожно поставил канистру на землю.

— Дык я это… — Панюшин простодушно развел руками, стараясь, чтобы ладони смотрели в сторону посетителей. Отработанный жест, показывающий полную искренность говорящего.

— Слышь, Сергеич — торопливо забормотал Федул. — А ведь он канистру-то того… увести собрался. Мне с самого начала его рожа не понравилась.

Мент хмыкнул, и толкнул хлипкую калитку. Засов скрипнул.

— Эй, чмошник, открой калитку.

Панюшин напряг мышцы шеи, и чуть откинул голову назад и в стороны. В шее хрустнуло.

— Где баба Маня?

Юрий не спеша, направился к калитке. Потянулся к засову. Мент навалился на калитку своей тушей, квартальный сопел рядышком.

— Ну, так где?

— А нету ее. Уехала… за гвоздями…

Повисла томительная пауза. За забором нежданные гости осмысливали полученную информацию, Юрий же дергал отчего-то ставший вдруг непослушным засов.

(Ну, Юрок, выбор за тобой, как поступим-то?)

— За какими, нахер, гвоздями? — Сергеич вопросительно посмотрел на квартального. Федул пожал плечами — не могу, мол, знать.

Что-то щелкнуло в голове Панюшина, и осень на миг закружила желтой листвой. Юрок снова дернул головой, — его внезапно озарило. Он рывком выдернул засов и рванул на себя калитку. Мент, не ожидающий такого коварства, ввалился во двор. Панюшин ухватил его одной рукой за ремень, потянул на себя. Время спрессовалось в хрустящие кукурузные хлопья, и в промежутке между двумя взмахами ресниц в край ошалевшего Федула произошло очень много разных вещей.

Для начала, Юрий плавно и ласково выдернул из кобуры пистолет. Ребром ладони отправил в глубокий и нездоровый сон служителя закона. Дернувшийся было Федул застыл как вкопанный, под дулом пистолета.

Панюшин кивнул, приглашая. Заходи мил друг, чего стесняться?

— Ну?

Квартальный ухватился за калитку и сделал первый шаг…

В киоске было темно — Юрка остерегся зажечь свет. Не хотел привлекать ненужного внимания. На полу остывало жирное тело продавщицы, а где-то снаружи, бравые осназовцы осматривали привокзальную площадь, пытаясь обнаружить следы пребывания дозвонившегося туда, куда никогда не дозваниваются простые смертные. Панюшин замер, вслушиваясь в темноту. Из-за металлической стены донесся гудок электрички, здесь же, тишина казалось, таилась на полках, растекаясь противным молочным киселем.

Следовало затаиться и переждать угрозу. Панюшин чувствовал чужой интерес — он казался вектором, пронзающим пространство. Кто-то из них, знает, как быстро отыскать пропавшую вещь, или что еще хуже, непутевого парнягу, который таится где-то рядом. Так, так — ушел в сторону, от скамьи, первым его желанием было позвонить — вон та самая телефонная будка, с обрывком провода, и никого вокруг. Ну конечно, кто же будет стоять столбом, ожидая спецотряд осназа, куда проще просочиться в спасительную тень порыжевшей сосны. Потом бочком, бочком, мимо покосившихся, разбитых лавок, мимо необъятных теток с баулами, мимо шныряющих цыганят, в простенок, и еще дальше, куда-нибудь в сторону вон того металлического киоска. И какая странность — чуть далее разместилась парочка точно таких же, но вот незадача, именно этот как раз и закрыт, в отличие от своих собратьев. Может быть так и нужно? Кто знает, вперед ребята.

Тишина сменилась скрипом. Скрипел зубами Панюшин, как-то вдруг внезапно осознавший, в какую западню попал. Черт возьми, что делать?

Где-то рядом, послышался звук. Кто-то осторожно подошел к киоску, и остановился у закрытого окошка. Панюшин задержал дыхание. Он стоял в темноте, боясь пошевелиться — не хватало еще задеть что-нибудь, и товар посыплется с полок, на радость тому, стоящему снаружи.

В том, что кто-то стоял, сомневаться не приходилось. Панюшин закрыл глаза и вдруг увидел его. Вернее нащупал — сначала он ощутил темноту замкнутого пространства, потом что-то вспыхнуло, и перед внутренним взором предстало внутреннее убранство киоска. Панюшин мог обозревать ровные ряды полок, на котором громоздились все эти ящики, ящички, коробки и кульки, причем Юрию на мгновение показалось, что видит он не сам товар, а только то мгновение, запечатленное в памяти, когда он впервые попал вовнутрь киоска, и это мгновение как будто размазалось во времени, стало бесконечным. Потом это ощущение прошло, и Панюшин рванулся дальше, прочь из киоска, и, вырвавшись на волю, ощупывал окружающую реальность.