Иннокентий Соколов - Ленинград-28 [СИ]

— Чудо-юдо, злобный хер. Выходи Панюшин, выходи сукин сын.

Панюшин выскочил в гостиную, и обмер, делая вид, что не верит глазам.

— Пашка, ах ты ж штопаный гандон!

Бугай довольно заржал, широко расставил руки, словно собираясь обхватить жилистое тело Панюшина.

— Здорово, Раскольников хренов! Что ж ты, старушку-то, за двадцать копеек уработал?

Юрий увернулся из объятий Бугая, и сноровисто хлопнул того по плечу.

— Ну не скажи. Пять старушек — рупь…

Сделав вид, что не обиделся, Пашка ухмыльнулся, подошел к столу, и поманил пальцем.

— Садись, Панюшин, рассказывай.

Юрий прищурился. Справится с Бугаем, при желании возможно, вот только знать бы наверняка, с какой целью тот пожаловал.

— А что тут рассказывать? Сижу вот, никого не трогаю. А со старушкой, ерунда вышла, согласен… Ну так у каждого свои развлечения.

Бугай хмыкнул.

— А коровяк ты тоже для развлечения собирать стал?

— Какой коровяк? — Быстро спросил Панюшин, всматриваясь в Пашкино лицо, словно пытаясь прочитать на нем ответы на все вопросы.

— А такой вот, коровяк. — Улыбка сошла с лица Бугаева. Пашка оценивающе взглянул на собеседника.

Панюшин забарабанил пальцами по столешнице. Руки у него были худые и жилистые. При желании Панюшин мог провисеть несколько часов на турнике, держась одним лишь указательным пальцем. Бугай знал об этом, как знал и о том, что может скрутить сильную Панюшинскую шею, даже особо не напрягаясь.

Тишина вернулась в стены дома. Тикали часы с кукушкой, чуть позванивали фарфоровые ведерки дамы с коромыслом, за окном мычали соседские коровы — сельская идиллия, да и только. Если постараться, можно не думать о том, что под столом костенеет старушечий труп.

— Как про старуху узнал? — спросил Юрий, чтобы хоть как-то заполнить тягучую паузу.

Бугай положил на стол пудовые кулаки.

— Узнал и узнал — что уж тут. Старуху давно в расход нужно было пустить — вот только со временем неувязка вышла. Ну, к этому еще вернемся. Где гвоздь взял?

— Выдрал с крыши.

Бугай кивнул.

— За картой с оружием ходил?

— Нет. В НИИ на проходной металлоискатель стоял. А тебе-то что?

Бугаев не ответил. Его мозг работал как компьютер, пытаясь найти правильный ответ. Несмотря на характерную внешность, Пашка иногда приходил к неожиданным выводам, которые в итоге оказывались верными. Знал, вернее, вспомнил об этом и Панюшин.

— Да и собственно, какая разница — ты-то здесь чего забыл? — вопрос повис в воздухе.

Для себя Панюшин так и не смог решить, зачем он убил старуху. Это было похоже на выстрел — что-то неведомое выплеснулось из него. Какая-то дикая, злая энергия, точкой приложения которой и стал левый глаз старой процентщицы. Все что случилось потом — исключительно личное, Бугаю знать о том не положено.

— К тому же, если старушка не нужна, то тем более никаких вопросов и быть не должно. Ворошить былое мне не резон, так что гражданин Бугаев, ступайте себе с богом.

Бугай задумчиво шевелил губами. Часы мерили время потускневшим маятником, и даже мертвая старуха внимала высоким речам, впитывая посиневшим телом правоту Юркиных слов.

— А не то…

— Что? — растерялся Панюшин.

— Ты забыл добавить… — Бугаев повернул голову, и посмотрел отсутствующим взглядом.

Юрий подобрался. Шутки шутками, а у Таракашки разговор всегда был коротким. Раз два, и душа вон. Как бы не вышло чего.

— Паша, я прошу тебя…

— Ага, чисто по-человечески — механически продолжил Бугай. Панюшин обмер.

— Чего ты? — он шептал, пытаясь вытолкнуть слова, что превратились в осклизлые комочки медицинской ваты.

— Ну да, ну да… — бубнил Бугаев, насыщая атмосферу дома ненужным страхом. — Когда там связь? Ровно в девятнадцать ноль-ноль?

Панюшин упруго выскочил из-за стола. Удавка выскользнула из рукава маленькой опасной змейкой. Свистнула в воздухе, затягиваясь вокруг широкой шеи.

— Остановись, дурак… Пожалеешь… — Бугай захрипел, пытаясь вырваться. — Слушай, слушай сюда… Гром, вихрь, спайка…

Юрий отмалчивался, скривив лицо в нехорошей ухмылке. Не слушать, ни в коем случае не слушать! Все что скажет Бугай — все от лукавого, не стоит слушать. Ни одного слова!

Он душил Пашку, туже затягивая удавку, упираясь коленом в широкую спину Бугая. Тот не сдавался, мотал башкой, словно бык на бойне — Панюшин чувствовал, как вместе с остатками воздуха, из легких толчками выходит жизнь. Бугай дернулся в последний раз, и затих.

Панюшин оттянул тяжелеющее тело в спальню, и вернулся к столу, еще раз взглянуть на карту.

Карта как карта. С севера на юг и с запада на восток гордо раскинулся город-герой Славянск. На юго-западе горный массив, в простонародье называемый Карачун-гора, там же, перед самым въездом в город — турки-месхетинцы арендовали бывшие совхозные поля, засадили каменистую землю болгарским перцем да турецкими помидорами. Сам город дальше. Район «Восточный» — соленые озера, сосновые леса. На севере — старое переполненное кладбище с небольшой церквушкой. В основном частный сектор, где коротает дни и ночи полупьяный гегемон. В центре угрюмые ряды пятиэтажных «Хрущевок» — однообразные скворечники, заселенные озлобленным людом. На юге — болотистая почва, затопленные дворы, где каждую весну собираются огромные лужи, и под сапогом чавкает грязь. Северо-запад — бесконечные села и поселки. Ничего интересного.

Вот только карта, что лежала на столе, была отнюдь не простой. В левом нижнем углу приклеена особая наклейка. Если посмотреть на нее под нужным углом — от поверхности отделится и заблестит в воздухе пятиконечная звезда. А, следовательно, эта карта не просто карта. Нужно просто обладать Панюшинским чутьем, чтобы определить, как правильно пользоваться ею.

Хотя если умеешь, ничего сложного — берешь в правую руку циркуль. Втыкаешь иглу в красную точку, прямо посередине карты и очерчиваешь круг, радиусом… впрочем, нет, неважно. Лишние знания рождают скорбь.

Панюшин отнюдь не скорбел. До девятнадцати оставалось совсем немного.

Пять…

Четыре…

Три…

Телефон зазвонил. Панюшин дернул рукой — рано!

Два…

Один…

Вот теперь отсчитать семь звонков, поднять и положить трубку. Еще семь звонков и…

— Алло! — Панюшин сжимал трубку. Он готов был танцевать от радости. Голос на том конце провода означал только одно — ничего не окончено до тех пор, пока не будет сказано последнее слово. И это слово будет за ним.

— Алло.

Наступила тишина. Панюшин подул в трубку.

— Алло… — голос в трубке казался невесомым. Еще мгновение, и слабое дыхание Панюшина развеет его как пыль на ветру.

— Алло — Чуть ли не проблеял Юрий, с ненавистью ощущая в своем голосе просительные нотки.