Орсон Кард - Дети разума [litres]

– Я помню этот запах, – сказал Пахарь. – Я за свою жизнь никогда не нюхал его, потому что ни одно дерево раньше не цвело и не давало плодов, но этот запах есть в моей памяти. Он пахнет радостью.

– Тогда съешь его, – предложил Ольяду. – Смотри, один из них уже вызрел, вот – я могу его достать.

Ольяду протянул было руку, но остановился.

– Можно? – спросил он. – Могу я сорвать плод с материнского дерева? Не для того, чтобы есть самому, – для тебя.

Пахарь, казалось, кивнул всем телом.

– Пожалуйста, – прошептал он.

Ольяду ухватился за светящийся плод. Он вздрогнул в ладони. Или то была дрожь Ольяду?

Он крепко, но не грубо, обхватил плод ладонью и аккуратно сорвал с дерева. Черенок отломился легко. Ольяду протянул плод Пахарю. Тот кивнул, почтительно принял его, поднес к губам, лизнул и открыл рот.

Открыл рот и впился зубами. Брызнувший сок осветил его губы. Пахарь чисто вылизал их, пожевал, глотнул.

На него внимательно смотрели другие пеквениньос. Он передал плод им. Они подходили по одному – братья и жены, подходили и пробовали.

И когда первый плод был съеден, пеквениньос начали карабкаться на ярко светящееся дерево, срывали плоды, делились ими и ели до тех пор, пока уже не могли съесть больше ни одного. А потом запели. Ольяду и его дети провели всю ночь, слушая их пение. Жители Милагре тоже услышали отголоски, и многие отправились в лес, на свечение дерева, чтобы найти место, где пеквениньос, насытившиеся плодами со вкусом радости, пели песню своего восторга. И частью их песни было дерево, стоящее в центре поляны. А айю, чья сила и свет сделали дерево еще более плодородным, проносилась в танце по каждой его жилке тысячи раз за каждую секунду.

Тысячи раз в секунду она проносилась в танце и в каждом другом дереве, в каждом мире, где росли леса пеквениньос, и каждое материнское дерево, которое она посещала, загоралось цветением и плодами, а пеквениньос ели их, вдыхали аромат цветов и плодов и пели. Песня была старая, они давно забыли ее смысл, но теперь они снова понимали ее значение и не могли петь никакую другую. Это была песня цветения и пиршества. Они так долго жили без урожая, что забыли, что значит урожай. Но теперь они узнали, что́ украла у них десколада. Потерянное было снова обретено. И те, кого снедал голод, которому они не знали названия, насытились.

Малу, Питер, Ванму и Грейс сидели у костра рядом с полоской песка. Навеса уже не было, и церемониал тоже почти не соблюдался. Была кава, но теперь, вопреки ритуалу – Ванму думала, что он обязателен, – они пили ее скорее для удовольствия, нежели как священный символ.

В какой-то момент Малу засмеялся и смеялся долго и громко, Грейс тоже присоединилась к нему, поэтому пока она перевела, прошло много времени.

– Он говорит, что никак не может решить, следует ли считать тебя святым, Питер, – ведь в тебе была богиня, или тот факт, что она ушла из тебя, говорит о том, что ты все-таки не святой.

Питер хихикнул – из вежливости, поняла Ванму; сама она даже не улыбнулась.

– О, как плохо, – посетовала Грейс, – а я-то надеялась, что у вас есть чувство юмора.

– Юмор есть, – подтвердил Питер. – Просто мы не понимаем самоанского юмора.

– Малу говорит, что богиня не может всегда оставаться там, где она сейчас. Она нашла новый дом, но он принадлежит другим, и их гостеприимство не может длиться вечно. Ты ведь, Питер, почувствовал, как сильна Джейн…

– Да, – ответил Питер тихо.

– Ну а хозяин, который впустил ее сейчас, – Малу называет его сетью леса, что-то вроде рыболовной сети для ловли деревьев, хотела бы я знать, что это такое, – в любом случае он говорит, что они слишком слабы по сравнению с Джейн и что, хочет она того или нет, со временем их тела будут полностью принадлежать ей, если она не найдет другое место, которое станет ее постоянным домом.

Питер кивнул:

– Я понимаю, о чем он говорит. До того как она действительно захватила меня, я мог быть уверен, что готов с радостью отдать ей свое тело и свою жизнь, которую, как мне казалось, я ненавижу. Но когда она преследовала меня, я понял, что Малу прав: у меня нет ненависти к своей жизни, я очень хочу жить. Правда, в конечном итоге этого хочу не я, а Эндер, но с тех пор, как он – это я, мне кажется, это просто софизм.

– У Эндера целых три тела, – вмешалась Ванму. – Означает ли это, что он откажется от одного из них?

– Не думаю, что он отдаст хоть что-нибудь, – усомнился Питер. – Или я должен говорить: «Я не думаю, что я отдам»? Это не сознательный выбор. Эндер цепляется за жизнь изо всех сил и со всей энергией, на какую способен. Кажется, он был на смертном одре по крайней мере за день до того, как Джейн отключили.

– Убили, – поправила Грейс.

– Возможно, правильное слово «сместили», – упорствовал Питер. – Теперь она лесная нимфа, а не богиня. Сильфида. – Он подмигнул Ванму, которая совершенно не понимала, о чем речь. – Даже если Эндер откажется от старой жизни, он все равно просто так не уйдет.

– У него на два тела больше, чем нужно, – сказала Ванму, – а у Джейн на одно меньше. Кажется, можно применить закон торговли – когда спрос обеспечен двукратным предложением, цена должна быть низкой.

Когда Грейс перевела последнюю фразу для Малу, он снова засмеялся.

– Он смеется над «низкой ценой», – объяснила Грейс. – Он говорит, что у Эндера есть единственный способ отказаться от любого из своих тел – умереть.

Питер кивнул.

– Понимаю.

– Но Эндер – не Джейн, – сказала Ванму. – Он не может жить как… как голая айю, бегающая по сетям ансиблей. Он личность. Когда айю уходит из человеческого тела, она не рыщет вокруг в поисках чего-нибудь новенького.

– И все же его – моя – айю была во мне, – сказал Питер. – Она знает дорогу. Эндер может умереть и все же оставить мне жизнь.

– Или умрут все трое.

– Я знаю одно, – сказал им Малу через Грейс, – чтобы богиня все-таки сохранила жизнь и вернула свою власть, Эндер Виггин должен умереть и отдать ей свое тело. Другого способа не существует.

– Вернула свою власть? – переспросила Ванму. – Это возможно? Я думала, что отключение всех компьютеров навсегда закроет ей доступ в компьютерные сети.

Малу снова засмеялся и похлопал себя по голой груди и бедрам, изливая потоки самоанских слов.

Грейс переводила:

– Сколько сотен компьютеров у нас на Самоа? Месяцами, с тех самых пор как она явилась мне, мы копировали, копировали и копировали. Мы сохранили всю память, какую она просила сохранить, и готовы полностью восстановить ее. Возможно, это только маленькая часть того, к чему она привыкла, но самая важная часть. Если она сможет вернуться в сеть ансиблей, у нее будет все, что ей нужно и для того, чтобы вдобавок войти обратно в компьютерную сеть.