Руслан Михайлов - БП - 2

— Минус один… какие страшные у тебя игрушки, Нортис – пробормотала Марлин, за время стремительной пробежки сумевшая не сбить дыхание – Почти вышли…

От яркой вспышки взрыва ее отбросило вверх и в сторону. Ударило грудью и животом о вентили торчащие из стены.

— Нет! – услышала она яростный обреченный голос Нортиса перед тем, как все вокруг окрасилось в красный, а затем окончательно затухло.

Голова девушки застыла в ужасном неестественном положении – откинута назад, лицо смотрит вверх. Марлин осталась стоять на полусогнутых ногах. Ее биологически модернизированное сильное спортивное и молодое тело еще жило, руки слепо ощупывали стену и вентили, скользили в крови стекающей по комбинезону. Такова цена биологических имплантатов. В момент смерти ты становишься похож на раздавленную ящерицу, что никак не хочет умирать. Или на насекомое… Вот и Марлин так же… Ей не повезло. Когда ее отбросило на вентили, лишь один из длинных железных штырей пронзил ее тело. Но пронзил в очень плохом месте – войдя под подбородок, пройдя через рот и нёбо, достигнув мозга. Марлин умерла мгновенно.

— Нет! Нет! Нет! – вопила странная раскачивающаяся худая фигура, неверным шагом приближаясь к мертвой девушке – Нет! Я не хотел! Не хотел!

— А-а-агх-х-р… – донеслось из отброшенного к стене почерневшего и дымящегося пластикового свертка – А-а-кх…

Сверток слабо дергался, но не более того. Взрыв прогремел вплотную. Даже если пластик и на этот раз выдержал удар – что почти немыслимо – содержимое свертка должно было превратиться в желе. Странно что Джорджи еще мог стонать… из щелей обильно сочилась кровь, сразу же смешиваясь с оседающей вниз пылью.

На грязный пол лилась не только кровь. Взрывом повредило немало труб. Их не разорвало, но сочленения разошлись, наружу радостно рвануло содержимое. Воздух, вода, сточные воды, пар… все потоки смешались в единое облако, заполнив стальной лес ужасным зловонным туманом.

— Это не я! – захрипел Нортис, падая на покрытые засохшей кровью стальные колени, упираясь искусственной рукой в пол, а другой – живой – касаясь замершей наконец ладони девушки – Это не я… я не нажимал!

Вертинский на самом деле не давал команды на взрыв. Внезапная детонация крыс была для него полной неожиданностью.

— Я не нажимал…

Где он допустил ошибку? Почему произошел самопроизвольный взрыв? Его план заключался совсем с другом. Все должно было произойти иначе. Не здесь, не сейчас и не так.

— Проклятье… проклятье – стонал выглядевший жалкой пародией на человека и робота парень с мертвыми глазами – Проклятье…

— А-а-агх…

— Ты… – черные окуляры глаз уставились на едва ворочающийся сверток – Ты…

Встав, Нортис тяжело шагнул к врагу. Шагнул к одному из тех, кто причастен к смерти его семьи.

На этот раз все было как надо. Снова как в комиксах. Впервые Нортис сумел ощутить себя не жалким вечно проигрывающим силам добра злодеем, но самим капитаном Хишем, что в конце каждой истории гордо возвышается над поверженным врагом и говорит правильные слова.

В цепкой памяти Вертинского скопилось немало выражений знаменитых выражений капитана Хиша, этого кумира всех мальчишек.

«Злу никогда не победить!»

«Ты пал – и уже не поднимешься!»

«Не сопротивляйся – ведь ты уже побежден».

Но в комиксах не было крови. А здесь она имелась и в немалом количестве. Смешанная с грязью кровь быстро скапливалась у потерявшего всякую форму пластикового кокона, скрывающего в себе тихо стонущего брата Джорджи, который никак не реагировал на подошедшего Нортиса. Да он и не мог его увидеть – пластик закрывал ему видимость. Монаха превратили в пародию на младенца…

Уродливый тесак распорол тугую ленту, сверток разом обмяк, невидимый взору Джорджи исторг из груди жалобный хрип. Стальная рука сомкнулась на крае листа и отбросила его. Распластанный на прикрытом пластиком полу монах предстал перед Вертинском во всей «красе».

Взрыв нанес чудовищные раны. Обе крысы сдетонировали в ногах монаха. Взрыв распорол пластик, жестоко обжег и нашпиговал ноги жертвы огромным количеством осколков. Досталось и паху – низ живота превратился в сплошную рану залитую кровью. Остатки комбинезона свисали с обожженной плоти будто шкура неправильно приготовленного на открытом огне зверя. Отчетливый запах жареной плоти добавлял реалистичности этому впечатлению. Верх тела пострадал меньше, если не считать того кошмара, что причинила взрывная волна. Из ушей и носа сочится кровь. Губы прокушены. Глаза прикрыты, из-под века левого сочится розоватая густая слизь. Монах подрагивает, губы шевелятся, он ничего не видит и не слышит – это стало ясно с первого же взгляда. Он отключился. И вряд ли придет в себя когда-нибудь. Скоро все перейдет в кому, а затем смерть. Если прямо сейчас положить эту тварь на стол к кибердоку новейшей модели и с обильным запасом медикаментов, есть шанс, что его жизнь спасут. Отсекут ноги, удалят остатки глаза, заштопают пах, заменят лопнувшие внутренние органы на имплантаты. Но мозг… Нортис не был специалистом по контузии и черепно-мозговым травмам. Но каковы у монаха шансы сохранить мозг неповрежденным, если у него в ногах рвануло две бомбы?

— Эй! – позвал Вертинский.

Ответа не последовало. Все те же бессвязные стоны, хрипящие натужные вздохи, вялые подергивания. Джорджи быстро умирал.

Вертинский больше не стал его звать. Калека выпрямился, опустил голову и просто стоял над телом умирающего, внимательно следя за его агонией, стараясь не пропустить ни единой мелочи, да еще и ведя видеосъемку на браском. Он простоял так несколько минут. А затем, не прерывая съемки, молча и быстро вонзил тесак в трясущуюся грудную клетку монаха, безошибочно найдя сердце. Последний рывок, скребущие по грязному полу руки – привычное зрелище для Нортиса, убившего уже немало людей в своей короткой жизни. Через несколько секунд монах Джорджи, участник массового изнасилования и убийства, получил заслуженное наказание – смерть.

Этим Вертинский не удовольствовался. Взмахнув тесаком, он с криком опустил его на уже мертвое тело. Вырвал его из раны и ударил снова. И снова. И снова… он бил до тех пор, пока вместо хруста костей начало слышаться только мерзкое чавканье размозжённой плоти. Труп превратился в месиво. В кровавую лепешку, где лишь с большим трудом можно было опознать остатки разбитого черепа и контуры изрубленных ног и рук.

Утирая залитое кровью лицо, Вертинский глухо произнес:

— Око за око…

Наклонившись, он кровью написал на сухом участке пола несколько слов, сделал несколько фотографий. Бросив последний взгляд на дело рук своих, Вертинский повернулся к стене, где так и стояла мертвая Марлин.