Дмитрий Абеляшев - Пастырь Вселенной

– Итак, – с улыбкой сказал Император, глядя на Владимира, – ты узнаешь эту бумагу?

И Император, совсем как при первой аудиенции, сунул под самый нос Владимира знакомый тому листок, исписанный размашистым почерком повелителя Анда-нора.

– Узнаю, – кратко ответил Володя, по привычке метнув взгляд на стену напротив. Впрочем, на ней вместо цветовых пятен, контролирующих его сознание, теперь висела, вделанная в твердую поверхность, его Лея, подобная сейчас мраморному подсвечнику изумительно изящной работы.

Император, прямо перед Володиным лицом порвал эту бумагу на мелкие клочки и сказал весьма самодовольным тоном:

– Я заявляю, что, как бы впредь ни прогневило меня ваше Сопротивление, Земля никогда не будет подвергнута хоксу. Разумеется, те, кто имел отношение к созданию и транспортировке вируса на Анданор, будут наказаны безо всякой жалости. Прочее же население Земли прощено мною за свое попустительство.

Владимир был, разумеется, несказанно рад такому решению, вот только дохнуло на него немного могильной тоской от слов Императора о наказании без жалости тех, кто был замешан в транспортировке инфекции. Он понял, что это имело прямое отношение именно к нему и к Лее. Да и сон им обоим приснился соответствующий.

– Теперь о вас, – сказал Император, поглядывая то на Владимира, то на его жену, торчащих из стен по обе стороны от правителя Анданора. – Поздравляю вас, – сказал он. – Особенно ты, Лея, сможешь оценить мою милость.

Император взял со стола другой лист, исписанный чернилами, и подошел к девушке, вовсе не стеснявшейся своей частичной наготы – она привыкла к отсутствию одежды за время заключения, – и та, шевеля губами, бегло пробежала глазами по указу Императора.

– Володя! – восторженно вскричала она. – Поздравляю тебя! Отныне наш с тобой брак законен, милый мой! Вот, значит, к чему был наш общий сон!

Император положил лист с указом на стол и скрепил его Большой Императорской Печатью. Все. Отныне они были мужем и женой. На столе оставался всего один листок. Его Император написал сегодня утром. Надо было лишь зачитать его Владимиру с Леей и лично привести в исполнение. По традиции, первой должна была умереть жена – как муж, Владимир имел теперь право знать, что над ней не будет совершено надругательства, что она ушла спокойно и мирно.

– И, наконец, о вашей участи, – уже не столь миролюбивым тоном, как раньше, начал Император, поднимая со стола роковую бумагу. – Я долго размышлял над этим вопросом и в итоге пришел к твердому решению, для фиксации непреклонности которого в том числе и пригласил сюда этих двух юных гвардейцев, – теперь Император уже обращался к молодым охранникам, стоявшим посреди зала по стойке “смирно”. – Они будут впервые в своей жизни присутствовать при подобном поучительном событии, которое произойдет здесь сразу после объявления мною моего решения. Итак, – начал Император, взяв лист. На протяжении последних своих слов правитель ни разу не взглянул ни на Володю, ни на Лею, словно опасаясь встречаться с ними взглядом, что было истолковано Владимиром как крайне неблагоприятный знак.

И в этот самый момент в малый тронный зал, обыкновенно использовавшийся Императором для допросов и встреч с агентами, почти влетел изможденного вида человек в жреческом облачении. На нем был длинный белый халат с драгоценным поясом из кожи редкой анданорской золотой змейки, отличающейся особенно острым умом и смертоносным ядом, – отличительным знаком высшей ложи анданорских жрецов. Выше был лишь Верховный жрец и Совет Двенадцати – Император просто-таки мечтал, чтобы Антор вошел в этот совет особо приближенных к Ктору. Дело в том, что Антор был его человеком не только среди жрецов, но и в роду Ктора – а лишь из рода Ктора мог, по традиции, назначаться новый Верховный жрец. Антор был другом Императора еще в далеком детстве и затем, когда Император унаследовал престол так рано скончавшегося от изнурительной болезни отца, стал его осведомителем и ценнейшим агентом в стане жрецов. Более того, он был единственным человеком Императора в Высшей жреческой ложе. Именно его, и никого иного, прочил на роль Верховного жреца правитель в случае, если с Ктором пришлось бы все же покончить.

Но Антор не встречался с Императором явно, средь бела дня, множество последних лет. Уже одно то, что он вот так, запросто явился во дворец, должно было, когда слух об этом дойдет до Ктора, так скомпрометировать его в глазах Совета Двенадцати, что самодержец мог попрощаться с еще минуту назад вполне реальной надеждой вхождения Антора в Высший Совет. А в случае смерти Ктора лишь один из этого треклятого совета, так уж сложилось, мог наследовать сан Верховного жреца.

По всему этому Император, заметно побледнев, подскочил к своему другу, которого он впервые за много лет видел лично, бросив лист со смертным приговором на стол, откуда за минуту до того его и поднял, и увидел, что Антор не просто плохо выглядел, и вовсе не оттого, что запыхался, вбегая во дворец, будто за ним гналась стая стингров, – дело было серьезнее. Непонятно было, как он вообще-то держался на ногах. Лицо Антора было иссиня-зеленым, будто он скончался три дня назад. Розовыми на этом лице были только глаза с полопавшимися сосудами и вывернутыми веками. От жреца исходил явственный запах тления, и, не без брезгливости и испуга полуобняв своего умиравшего друга за плечо, Император, ни слова не говоря прочим, оттащил его слабеющее с каждой секундой, едва переступавшее ногами тело в сопредельный звукоизолирующий покой.

– Рассказывай! – велел Император Антору, усадив его в мягкое кресло, где тот смотрелся особенно неживым.

Будто пробудившись от полудремы, Антор открыл рот, и на Императора дохнуло оттуда такой гнилью, что он с трудом заставил нарождавшуюся было брезгливую гримасу не исказить черты своего божественного лица.

Тяжело и зловонно дыша, жрец произнес вялыми, мертвыми какими-то губами:

– Я сегодня охранял собрание Совета Двенадцати. Заговор, Император. День, два – есть. Больше – нет.

Антор дышал хрипло и очень часто, казалось, он уже произнес свои последние слова. Недолго думая, Император достал из кармана своего облачения стимулирующий баллон, аэрозолем из которого сегодня привел в чувство спящих в стене пленников, и, нажав на педаль в крышке, оросил лицо умиравшего друга живительной взвесью. Это не могло быть провокацией – Антор был одним из немногих, быть может, единственным, кому Император действительно доверял.

Взор жреца сделался осмысленным и благодарным. И секунды не теряя, продолжил свою речь:

– Две тысячи лет назад... В Империи было запрещено Искусство Мыслесмерти... – скороговоркой выдавил из себя Антор.