Дмитрий Абеляшев - Пастырь Вселенной

Володе была очень лестна такая высокая оценка его способностей, и он, разумеется, не стал отпираться. В данном контексте это сочли бы трусостью. В планы Лайны был посвящен только Зубцов, и лишь когда команда из семи человек, включая Лайну, одетую последние дни в камуфляж со многими свитерами внизу, и самого полковника, подошла к переоборудованному в пулеметное гнездо на колесах “газику”, Юрий Васильевич приступил к разъяснениям.

– Итак, – начал он, – инструктор Лайна рассказала мне об устройстве семьи сквирлов, которые тут у нас заправляют всем. Их семейство более всего напоминает муравейник, даже царица в наличии имеется. И вот ее-то, суку эту, нам следует убить. Тогда эти твари окажутся дезорганизованы, лишившись единого командования, и не смогут вести сколь-нибудь согласованные действия. Я ставлю перед нашим отрядом следующую задачу – захват царицы сквирлов живой или мертвой. В случае, если нам удастся захватить эту тварь в живом состоянии, это дает нам уникальную возможность выманить преследователей, то есть чуть ли не всю их семью, к нашему лагерю. А это значит, – сказал полковник, обводя взглядом остающихся в лагере, – что вы все, под руководством академика, подготовитесь достойно встретить сквирлов из гранатометов и тяжелых орудий. Все, что нужно для засады, у нас имеется, и, думаю, для вас не составит проблем отстреливать сквирлов из укрытий. В самом же крайнем случае, – добавил полковник, – всегда можно будет включить маяк, что удержит существ на расстоянии от лагеря, и позволит нам – а мы надеемся в полном составе вернуться в лагерь с царицей сквирлов – производить их отстрел. Всем все понятно?

Остающиеся в лагере ребята, приунывшие было, что их не взяли “на дело”, несколько воспряли духом, и на их лицах заиграли довольные улыбки. Еще бы – это уж было не так обидно, если они оставались как бы в засаде. Оказывается, этой ночью Лайна получила с силлурского флагмана, остающегося на орбите, точное расположение входа в пещеру белгородской семьи сквирлов, что позволяло приступить к началу операции по решительной ликвидации этой разбойничьей семейки. В “газике” размещались кучно, Лайна же, на стрельбах демонстрировавшая неизбывно лучшие результаты, расположилась около бронебойного, последней модели, пулемета, узкое, точеное дуло которого смотрело из машины назад – предполагалось, что, быть может, экспедиции придется отстреливаться от преследователей. Зубцов курил на дорожку, тихонько переговариваясь с Бадмаевым по поводу засады, Владимир молча молился. Все, конечно, напускали на себя храбрость и делали вид, будто по уговору, что не замечают страха соседей. Ринат Бобров, который, разумеется, сидел в “газике”, достал из кармана свой талисман – кастет своего дедушки, бывшего, по утверждению Рината, настоящим бандитом с большой дороги. Внучек, кажется, вовсе не давал моральной оценки ни своему деду, ни орудию убийства, которое, по его убеждению, должно было принести ему счастье. Ведь дедушка же его дожил до глубокой старости и не разу даже не сидел, опять-таки по рассказам Рината. Автомобиль был укомплектован выписанным специально для этой цели беззвучным двигателем, чтобы по возможности не привлекать внимания сквирла, охраняющего вход в нору. За рулем автомобиля сидел сам полковник, и вот уже машина, выехав из расположения лагеря, запетляла проселочными дорогами, а потом и вовсе поехала по полю. Лайна повернулась к Зубцову и, сверившись с распечаткой карты, сказала полковнику, чтобы тот держался чуть правее. А затем, минуты через две, дала знак остановиться. В машине Зубцов оставил Ивана Самойлова и Шамиля Тарзоева, Лайна же, полковник, Ринат и Владимир вылезли из машины и направились в сверкающую золотом умирающих листьев березовую рощу неподалеку.

За последнюю неделю осень уже полновластно вступила в свои права. Потеплевший климат перенес листопад Черноземья аж на начало ноября – воздух был свеж и прозрачен, деревья же, приберегавшие напоследок самые яркие краски, теперь радовали глаз изысканной нарядностью. Сколько уже написано было о красоте невзрачной средней полосы, вдруг оборачивающейся такими царскими, роскошными красками в самый, казалось бы, печальный час своей ежегодной участи! Для деревьев настало время почти умереть, чтобы в далеком “потом”, почти из ничего, из голых черных столбов в белом поле возродиться вновь через долгие полгода подпольного, подснежного, невероятного существования среди убивающего душу ноября и трескучих зимних морозов. И вот, почти умирая, они слали свой прощальный привет тем, кто должен был прожить ночной сектор года, не впадая в спячку, как медведи, деревья и ежики, а наблюдая все фазы, участвуя в них на трезвую, ну или почти трезвую голову. В руках у Владимира и Рината были автоматы, укомплектованные недавно завезенными патронами, способными, по утверждению Зубцова, прошить броню даже у исполинского сквирла. У самого полковника на плече висел гранатомет, тот самый, из которого он виртуозно взял лошадиное чудище, намеревавшееся расправиться с Володей возле сломанного маяка; Лайна же была вооружена длинной узкой штуковиной, явно инопланетного происхождения. Почва под ногами была сухой и черной – чернозем вырастил все, что ему полагалось, вот только достался в этом году урожай, увы, космической саранче, а нелюдям. Небольшой отряд беззвучно ступал по засохшим стеблям, двигаясь скорее осторожно, чем быстро, и потому картина безмятежной философской осени действовала умиротворяюще не только на Владимира.

– “Унылая пора, очей очарованье”, – услышал Володя у себя над ухом задумчивый женский голос. Владимир ошалело обернулся и, разумеется, увидел Лайну. – Мне нравится Пушкин, – негромко пояснила она. Думаю, такой великий поэт, как он, мог родиться лишь в стране с таким чудовищным, не пригодным для жизни, климатом, как ваша. И в то же время русская осень – фантастическое зрелище, думаю, вы тут все в душе поэты, если не переехали отсюда куда-нибудь в Африку или, какое-либо иное, более пригодное для жизни место!

Володя задумался, как тут ответить. Отряд тем временем вошел в рощу, где статные березы соседствовали с такими нарядными сейчас осинами, и золотые монеты листьев зашуршали под подошвами десантных башмаков.

– В чем-то вы правы, – сказал наконец Володя. – Но боюсь, на нашей планете все места малопригодны для жизни, каждое по-своему, а потому, на мой взгляд, у нас тут почти везде могут рождаться настоящие поэты.

– Занятно, – задумчиво отозвалась Лайна, восторженно проводив глазами лист, сорвавшийся с ветки. – Вы интересный собеседник.

Впрочем, она тут же уткнулась в распечатку карты и, видимо, придя к какому-то выводу, ускорив шаг, нагнала Зубцова и тронула его за плечо. Полковник махнул рукой Владимиру и замыкавшему шествие Ринату, чтобы все остановились. Дальше Лайна пошла одна, держа на изготовку свое странное короткое ружье. Володя так и думал уже, что она сейчас – еще шаг или два – растворится в березах, оплакивающих листопадом умирающее лето, и потеряется из виду. Но нет. Внезапно девушка замерла, будто увидев диковинную бабочку, и, легко взмахнув ружьем, приставила его к глазу. А дальше Володя увидел тонкий голубой лучик, словно пламя зажигалки, только длинное-длинное и тонкое, как луч солнца, и Лайна махнула рукой, подзывая остальных. Лишь поравнявшись с Лайной, да и то не сразу, увидел Владимир мишень, мастерски пораженную силлурианкой. Возле неприметной дыры, косо уходящей в землю, лежал исполинский сквирл, противоестественно чужеродный в такой пушкинской осени, и из разрубленного наискось черепа вытекала малиновая гадость, словно разбили банку с вареньем. Этот экземпляр действительно был лошадиным – размером с доброго коня, лежал он на боку доисторическим реликтом, и не верилось даже, что еще пару минут назад он был жив и способен откусить голову любому, даже вот Ринату.