Дмитрий Абеляшев - Пастырь Вселенной

Но нет. Академик суетливо сунул камни в карман и сказал:

– Ах да, простите. Вас устроит одной купюрой?

– Да, да! – загалдела детвора, все плотнее обступая потасканного на вид Бадмаева.

– Вот, возьмите, – Бадмаев полез в кошелек и отдал 100 долларов самому старшему.

Ребятишки мгновенно умолкли до звенящей тишины – жаворонок еще спал, – пока старший проверял на просвет и на ощупь подлинность купюры. Наконец, уверившись, протянул Бадмаеву руку и сказал:

– Спасибо, академик. Если чего еще надо, мы всегда рядом.

– Спасибо, ребята. Будьте здоровы, – ответил Бадмаев, погладив по головке самого маленького и чумазого, сосредоточенно ковырявшего в носу. И ребятня галдящей стаей помчалась, прямо через поле, прочь от лаборатории, обсуждая, на что они потратят такую немалую сумму. Академик же уже пыхтел от возбуждения над микроскопом, просматривая инопланетную породу, выискивая в ней то, что, как он был убежден, просто обязано было в ней найтись. А потом тихо, почти шепотом, сказал: – Вот оно, Володя. Смотри, это яйцо сквирла.

И опять Володя с Бадмаевым заварили и выпили кофе, и вновь закипела у них работа – Владимир вел дневник эксперимента и фиксировал все происходящее на пленку. Бадмаев же сумел за считанные минуты приладить камеру к микроскопу через некоторое подобие перископа подводной лодки с несложной оптикой собственноручного изготовления, что само по себе тянуло если не на изобретение, то уж на рацпредложение-то как минимум. Капнув воды на яичко неземного происхождения, извлеченное из субстрата, академик сумел к следующему утру вызвать таким образом вылупление из него того самого беленького червячка, пока микроскопического размера, который тут же принялся ползать кругами в поисках пищи, незамедлительно и в избытке специальной иголочкой предоставленной в его распоряжение добрым академиком. В общем, Нобелевская легко, как в счастливом сне, после которого особенно горько просыпаться дождливым утром серых буден, плыла в руки академика.

– Я и тебя не забуду, – пообещал Бадмаев. – И в докладе упомяну, и деньжат подброшу.

В общем, Владимир хотел бы разделить эйфорию академика, но как-то боязно было слишком уж поверить в свою удачу. После опьянения успехом бывает ох какое горькое похмелье, а Бадмаев был счастлив как ребенок. Как слишком уж маленький ребенок, подумалось Володе. Вот таких вот жизнь чаще всего и обламывает. Однако пока небо над их Нобелевской действительно казалось безоблачным. Академик же хорошо сознавал, что им надо спешить – информации было получено достаточно, она была достойным образом оформлена и зафиксирована. Наконец академик улыбнулся и сказал, что сейчас они едут в Белгород, откуда отправят бумаги в Нобелевский комитет и в прочие многочисленные официальные инстанции. Бадмаев осознавал, что материал настолько сенсационен, что необходимо непременно снабдить его оцифрованным видео, снятым Владимиром на камеру. Петр Семенович уже провел оцифровку самых сногсшибательных фрагментов, однако объем информации теперь стал таким огромным, что для передачи его через Интернет необходима была качественная связь выделенного канала, которую, разумеется, невозможно было получить ни через Володин, ни через бадмаевский мобильник. Академик связался с Пересядько и, посулив ему скорое заключение о необходимости самых решительных мер по борьбе с инопланетной напастью, получил автомобиль для переезда в Белгород, где в гостинице “Триумфальная” номера люкс, разумеется, имели выделенный канал связи со Всемирной Сетью. Пересядько же, ясное дело, ехать молча был просто не способен и ныл на тему все новых случаев разорительных набегов со стороны заметно подросших, по его словам, сквирлов. Бадмаев имел вид самый растерзанно-восторженный и напоминал безнадежного сумасшедшего, выпущенного из дурдома под расписку родных. Он просто-таки игнорировал слова Пересядько и порой начинал насвистывать какие-то допотопные песенки. Володе даже стыдно было немного за столь эгоистичное поведение Бадмаева, и он с вежливой заинтересованностью поддерживал беседу. Уже въехав в черту Белгорода, Роман Максимович сказал:

– Да, и еще был случай: в деревне Захрино сквирлы проникли в курятник и передушили всех кур; хозяйка старалась им помешать, но они и ее укусили так, что ей пришлось спасаться бегством. А в милиции и в МЧС, между прочим, – жалобно добавил Пересядько, – ей сказали, что пальцем не пошевелят, пока не будет официального документа комиссии московских ученых, то есть, выходит, вас. А “Скорая” к ней приехала только тогда, когда тетка соврала, что ее собака укусила, а не какой-то там неведомый сквирл.

Роман Максимович даже не оценил, сколь серьезную реакцию вызвало у Бадмаева его последнее тревожное заявление. Академик, насвистывавший себе под нос “а ну-ка песню нам пропой, веселый ветер”, внезапно издал безнадежно фальшивую ноту и умолк, пристально глядя на Пересядько. Владимир же не видел со стороны своего лица, но оно тоже приняло задумчиво-подавленное выражение. А фермерский председатель ничего из этого даже не заметил – был сосредоточен на происходящем на проезжей части, ведь он, как всякий сельский житель, не любил автострад больших городов. Похоже, он рассказал о столь серьезном инциденте лишь теперь просто потому, что ему было очень мало дела до какой-то там хозяйки чужих кур – ему требовалось немедленно спасать гибнущий урожай, до всего же другого ему просто не было дела. Он начал было вновь говорить о том, сколько центнеров зерна уничтожили сквирлы, но Бадмаев перебил:

– Скажите, а насколько достоверна информация о том, что сквирлы съели кур и напали на женщину?

Пересядько, несколько удивленный внезапным интересом чудного академика, взглянул на него и обрадованно, что хоть так сумел донести до Бадмаева серьезность ситуации, сказал:

– Да вернее не бывает. И кур загрызли, и женщину покусали.

Академик куснул губу и задумчиво произнес:

– Думаю, Роман Максимович, к завтрашнему утру мы составим необходимый вам документ.

– Правда?! – порадовался Пересядько, засияв всем лицом, как луна в полнолуние.

– Да, – уверил его Бадмаев, – однако вот и наша гостиница, нам пора. Завтра я свяжусь с вами и передам вам нужную бумагу.

Разгрузив машину и попрощавшись с цветущим Пересядько, Владимир с академиком поднялись к себе, на третий этаж великолепной, совсем недавно отстроенной гостиницы; академик занялся подключением своего ноутбука к каналу связи с Интернетом, Володя же включил телевизор – там как раз должны были по первому каналу показывать программу “Время”. С первых же слов диктора Владимир почувствовал, как такой прекрасный, если не считать нападения сквирлов на женщину, мир начинает медленно уходить у него из-под ног. Володя троекратно усилил громкость, и без того достаточную, чтобы и он, и академик слышали каждое слово, и замер. А ненавистный диктор, выбритый и в чистом пиджачке – ведь он же не спал в нем столько дней подряд, выключаясь от усталости, по два часа полтора раза в сутки, – вещал отвратительно бесцветным, поставленным голосом следующее: