Дмитрий Абеляшев - Пастырь Вселенной

И все. Образ Леи исчез, будто это был призрак или галлюцинация. Володя даже не понял, какое устройство его генерировало, где оно, собственно, находилось... Владимир не рыдал сейчас, не крушил все вокруг – он лег на то место, где только что лежало голографическое привидение, и с глупой полуулыбкой не думал ни о чем. У него как-то перегорело, перекипело все. Нечем было больше буянить или плакать. Все ресурсы были истощены, баста. И мыслей тоже не было, одна лишь только начинала вращаться порой, как сверло в зубе: “Но ведь кулямба расцвела розовым... ах, как жаль, что ты не досмотрела, милая Лея, как жаль...” И почти, не дословно, из Андерсена: “В квартирке у бабушки, на подоконнике, розовый куст покрылся алыми цветами, но не было Герды, чтобы, хлопая в ладоши, радоваться ему”. И еще, на отвратительный шарманочный мотив: “Ах, мой милый Августин, Августин, Августин, ах, мой милый Августин, все прошло, все...”

А потом Владимир, не помня себя, бродил по окрестностям и звал Лею, как зовут потерявшегося щенка или кошку.

– Лея! – кричал он, не думая о том, слышат его люди или нет, что они подумают или сделают, услышав его крики. Он даже не заметил толком, встретился ли ему хоть кто-нибудь. Воздух действительно был насыщен пьяным ароматом белых кулямб, распустившихся по окрестностям. Может, еще и от него Володя почти не помнил, где он был в тот день, где пытался отыскать свою несчастную жену. – Лея! – кричал он, даже не задумываясь, что он скажет или сделает, сумей он ее обнаружить. – Лея! – продолжал он звать в пустоту, и голос его сперва охрип и исчез, а потом, словно второе дыхание объявилось какое-то, и он мог опять кричать: – Лея! Лея!! Лея!!!

Потом Володя, под вечер уже, вспомнил, что надо бы ему взять снеголет. Один из дисков, с пультом управления, остался на месте. Владимир подумал вдруг, встав на него, дойдя до шоссе, что Леин снеголет был настроен на следование за ним, и то ли от горя, то ли от наркотического аромата ему представилось, что когда он полетит сейчас, то его подруга прилетит к нему по шоссе, где бы она ни находилась. И он летел сквозь красные, бордовые, кровавые лучи закатного солнца, и ему то и дело мерещилось, что его Лея здесь, рядом, что она передумала, что она кладет свою руку ему на плечо, что она не бросила его таким безнадежно одиноким на чужой ему планете, язык которой он теперь начал понимать и возненавидел его на всю жизнь, потому что урок анданорского он слушал тогда, когда должен был бы уговорить, убедить, избить и связать, опоить, зацеловать свою единственную, ненаглядную, любимую... Лею.

Володя вернулся домой уже утром. Он очень надеялся, что застанет Лею дома. Что она все-таки образумилась, может ли Господь быть таким жестоким, разве может Он допустить, чтобы Лея все-таки содеяна задуманное... Может, стало быть, – на полу валялись вывернутые безжалостным обыском потайные ящички стен; тут явно побывали, но вовсе не Лея. А когда Владимир включил стереовидение – ведь он теперь свободно читал надписи на анданорском, нанесенные на кнопках пульта управления, – то в новостях сказали про изменницу, признавшуюся, что это ее земное Сопротивление обманом вынудило провезти болезнетворный вирус на Анданор. Владимир выключил изображение и часов пять подряд лежал ничком на кровати без движений, без мыслей, без слез и без молитв.

Прошла неделя с того дня, когда кулямба во дворе Леи зацвела розовыми цветами. Розовая кулямба не приносит плодов – цветы на ней мужские. Прошедшая неделя была для Владимира самой страшной в его жизни. Как во сне бродил он по развороченным обыском утробам комнат, сухими глазами мечтая о слезах или еще о чем-нибудь подобном, что могло бы хоть как-то растормошить его сжатое, будто тисками, сердце. Владимир раньше и не подозревал, какой ужасающий запас прочности и терпения дарован ему Господом для пущего страдания, застрявшего в Володиной груди, будто огромной рыбьей костью, плотно, больно и намертво. На следующий после возвращения день Владимир включил коврик стереовидения – при обыске, к слову, не пропало ничего, даже синий обучающий обруч управления космолетом, даже таблетки, которыми Лея сперва опоила своего мужа, а затем предлагала их Володе для безболезненного ухода из жизни, – все это валялось теперь чудовищной смесью под ногами Владимира, а он не имел ни малейших сил или желания привести эту страшную послеобысковую кучу хоть в какой-то порядок.

Когда же Володя на другой день включил стереовидение, то там показывали как раз то, как в их с Леей доме проводился обыск. На несколько секунд в комнате, где работал стереовизор, было сгенерировано изображение самой этой комнаты, когда ее осматривали ворвавшиеся агенты. И лишь из репортажа Владимир и узнал, что имперские контрразведчики кое-что все же забрали с собой. Они изъяли привезенные Леей с Земли платья, когда-то принадлежавшие Володиной маме. Как доказательство плотных связей Леи с земным Сопротивлением. “Что же, – решил Владимир с неожиданной злостью, – это даже и правильно. Не будут тут мне глаза мозолить”. Ночной обыск проводился при полной блокаде Леиного особняка плотным кольцом анданорских, облаченных в белые комбинезоны спецназовцев, при свете мощных прожекторов, установленных на бэтээры. При операции, как он догадался, присутствовали журналисты – стереовидение фиксировало ее во всех подробностях. И уж конечно, не было забыто и дерево счастья, розовая кулямба, возвышавшаяся исполинским куполом над таким миниатюрным, под ее головокружительной сенью, домиком Тидлы. И про Тидлу было в репортаже – передача, на которую наткнулся Владимир, освещала ситуацию подробно и вдумчиво, в деталях. Программа была подготовлена министерством пропаганды Анданора и потому отражала в полной мере позицию правящей верхушки Империи. Вообще-то, она должна была быть посвященной борьбе со страшной эпидемией, но здесь, увы, зрителей порадовать было нечем – видимо, для смягчения начавшейся таки паники среди населения решено было более не транслировать страдания умиравших от стингровой лихорадки – они были столь чудовищны, что стоило в пригороде появиться заболевшему, как испуганные жители разбегались кто куда, порой в самые отдаленные края планеты, и некоторые из них, разумеется, везли в себе затаившуюся до поры смертельную болезнь. Так что за минувшую неделю остановить эпидемию не то что не удалось – это еще очень мягко сказано, что не удалось. Однако и сухие цифры потерь, даже заниженные официальным Анданором, действовали на обывателей страшнее трансляции страданий умирающих. К концу недели они были следующими.

Погибших – 3500.