Борис Конофальский - Рейд [СИ]

А солнце уже поднимается в небо из-за стены рогоза, и ветерок потянул с юга пока не жаркий. И как по волшебству, прямо на глазах тают чёрные тучи мошки. И становится неожиданно тихо. Пока мошка роилась в воздухе, десятки миллионов маленьких крыльев создавали неумолкающий гул, который замечаешь только тогда, когда он вдруг исчезает. Аким стёр последних мошек с очков, и так захотелось ему стянуть маску, что хоть руки свои сам держи. Снимать нельзя, здесь на мелководье самый грибок. Селится по острым и твёрдым листьям серого и крепкого рогоза. Рогоз ему не по зубам. Но красная, мерзкая нечисть живёт на нём, цветёт на нём, ждёт жертву, выбрасывая в воздух мелкую красную пыльцу. Споры. Если есть ветер, лучше маску не снимать. А ветер с утра всегда в рогозе есть, иногда едва колышет серые стебли, а иногда и рвёт их из воды. Так будет до десяти часов. Потом ветер стихнет, и можно будет снимать маску. Но осторожно и постоянно следя за рогозом. Не колышется ли.

Солнце только встало, а уже тридцать два. Этот день будет такой же, как и все прежние — жаркий.

Юра так и сидит на руле, в лодке пред ними сидит урядник Головин. В лодке позади Татаринов с Кузьминым. Смотреть по сторонам? Ну, а что там, рогоз стеной да ряска. Ехать ещё долго. Саблину на болоте бездельничать никогда не приходилось. Рыбалка только кажется бездельем. Она всегда требует внимания. А вот на службе бездельничать приходилось часто. В караулах и секретах занятие было, а вот во второй линии, или на отдыхе в блиндаже, от скуки начинал он книги читать.

И читал их неделю за неделей. Ну а что там ещё делать, если войны нет. Говорить он был не мастак. В компанию поболтать его особо и не звали. Вот ему и оставалось: либо наряды и служба, либо книги.

Но то служба. Дома на гражданке разве посидишь? То в болоте, то в поле, то по дому работа какая. Жена всегда найдет, где и что нужно сделать. А тут вон как, сиди себе барином, да зевай, любуйся красотами. А что ими любоваться, чего он тут не видел? Батька стал его брать в болото ещё в десять лет. Страшно подумать, сколько он времени тут провёл. Ему сейчас тридцать шесть. Минус семь лет на службе.

И каждый из оставшихся дней, почти без выходных, он проводит в болоте. Ну, от пяти до семи часов ежедневно. Саблин даже считать не стал, сколько лет своей жизни он провёл в Великой пойме. В болоте. Годы и годы. И чего он мог ещё тут не видеть.

Конечно там, на юге, есть всякие мерзкие твари, которые тут, в его болоте не водятся, которых он не знает и не видел даже. Но все те твари, что есть в округе на сто километров от станицы, этих всех он знает лучше многих. Лучше большинства.

— Выпь! — кричит с первой лодки в коммутатор Бережко. — По левому борту на одиннадцать.

Тут же привычно затарахтела «Тэшка». Со второй лодки по твари с локтя стрелял урядник.

Страшная, на первый взгляд, зверюга. Сама бывает четыре-пять метров в высоту. Ноги три метра. Как три ходулины. На этих трёх ногах бродит по болоту, по мелководью. Проворная, несмотря на внешнюю нескладность. Встанет у стены рогоза, замрёт и стоит часами неподвижно, смотрит своим плоским глазом в воду — ловит рыбу. Как-то в воде умудряется разглядывать почти прозрачных «стекляшек». Жрёт всё: и донных ракушек, которых могут есть и люди, жрёт деликатесных и дорогих улиток, которых люди есть очень даже любят. Для людей она не опасна, клюв-лопата рассчитан на рыбалку и копание в иле.

Сейчас проворно сгибая и разгибая все свои три ноги, умная выпь пытается убежать за пучок рогоза. Знает, что с людьми шутки плохи. Урядник в неё попадает, раз и два, но выпь не останавливается. И тут:

Бах-х…

Аж красная пыльца с ближних рогозин слетела слабыми облачками.

Так оглушительно бьёт двустволка десятого калибра.

Шесть крупных картечин разнесли выпи горб. Она заваливается в воду на бок и так остаётся лежать, торча из воды. Теперь не она будет есть рыб. А рыбы её.

Саблин, да и все другие рыбари не любят выпь, они вообще никого не любят, кто на их добычу покушается.

Аким «переламывает» двустволку. Лёгкая, почти невесомая пластиковая гильза сама вылетает из ствола в лодку. Он вставляет новый патрон. Закрывает замок. А лодки не останавливаясь и виражами обходя пучки рогоза и кочки, летят на юг.

— Четвёртый взвод, кто воду не взял — берите, — орёт старший прапорщик Оленичев.

— Я тебе взял, — говорит Юра, протягивая двухлитровую баклажку. — Мало ли, может, до солнца провозимся. БТР зашуршал моторами и поехал обратно на север, поднимая пыль.

Не хотелось бы до солнца. Тут, в степи, на солнце, сорок пять будет. Никакого хладогена не хватит. Саблин берёт баклажку, закидывает её себе в ранец. Ещё два кэгэ нагрузки. А у него в левом «колене» сервомотор не докручивает. А может и привод не дожимает. Со стороны, кажется, что он на левую ногу припадает. Как бы в бою не отказал. Он относил три дня назад «колено» к полковому механику, тот час копался, ничего не нашёл. При Акиме включал-выключал, сгиб-разгиб работал штатно. Как броню наденешь, так начинает заедать на разгибе. Но пока, вроде, работает.

Тут пришёл прапорщик Михеенко, их взводный. Они с урядником Носовым перекинулись парой слов, потом прапорщик собрал людей и сказал:

— Приказ пришёл, солдаты на гряду пойдут, мы с ними.

— Ну, не трудно было догадаться, — замечает Юрка.

Казаки молчат, слушают, что ещё скажет взводный.

— Молите Бога, чтобы не нашему взводу пришлось в лоб по склону идти. Я карту глянул, там просто каша будет. Ни барханов, ни камней, открытый стол. Стреляй — не хочу.

— Молишь Бога? — тихо спрашивает Юра. — Или опять спишь?

— Угу, — отвечает Аким.

— Что «угу»? — Не унимается друг.

Иногда Юрка его раздражает своей болтливостью. Сейчас бы послушать взводного, а он языком чешет.

И тут в коммутаторе голос, чёткий и твёрдый:

— Вторая сотня, прибыть в расположение штаба.

Вторая сотня, это они.

— Ну, пошли ребята, — говорит прапорщик Михеенко, — кажись, наше время.

Вся сотня собралась у штаба, с сотником и подсотенными, с вестовыми, всего больше семидесяти человек.

Сотник Короткович, что называется из молодых да ранних. Он может чуть старше Саблина. Всегда строг, собран, серьёзен. Он из линейных казаков пришёл, по сути, пластунам если не чужой, то уж точно не свой. Его не очень жаловали, но уважали. Казак он был опытный. Случилось, что с Акимом он был знаком ещё по Тарко-Сале, их участки фронта были рядом. Тогда ещё старший прапорщик Короткович, даже пару раз заходил к Саблину в блиндаж. Но то когда было. Теперь, когда его назначили в сотню Саблина, он и виду не казал, что они когда-то были знакомы. Сначала это Акима задевало. Как так можно: даже не кивнул знакомцу и виду не показал сотник. А потом Саблин и забыл про знакомство. Не так чтобы и хотелось.