Николай Басов - Неуязвимых не существует

– Я возьму одну, только обещай, что больше тут не появишься.

Тогда я довольно решительно выдернул у него из рук измазанные документы на якобы новую свою машину, а вторую пятисотенную засунул за пазуху его комбинезона.

– И рад бы тебя утешить, но знаешь… – Я развернул байкер к выезду. – Это как получится. Открывай ворота.

Он опечалился и пошел в контору открывать ворота. Но тут уж я ему помочь не мог, не люблю обещать, если не уверен, что сумею выполнить.

Дорога домой теперь казалась мне журавлиной песней, разумеется, радостной, когда птицы возвращаются из жарких стран. Вот это номер – я никогда не видел журавлиного клина, никогда не слышал настоящего, а не имитированного по видео курлыканья, а все-таки сравнения и мышление остались природными, словно я только-только вывалился из пещеры, поднялся на задние лапы и надумал поднять голову к звездам, вместо того чтобы как нормальный неандерталец искать еду на земле.

Отвлеченное внимание сподвигло меня помимо чудес метафорики еще на одно соображение. Вдруг мне показалось вполне разумным заскочить в наш с Валентой особнячок и посмотреть, как там. В чудеса, разумеется, я не верил, но меня неотступно грызло неизбывно русское – а вдруг?..

Я прикинул крюк, который должен был для этого сделать, и вполне разумно сократил пару раз путь напрямую, через пустоши и луга, что с полным баком, то есть со всеми ресурсами хода, было для моей тачки парой пустяков, и поднажал на газ. Благо ночь еще не кончилась, и шоссе было таким свободным, что даже скорости не хватало. Правда, меня могли подсмотреть вертолетные инспекторы сверху, но за мной и так охотились, парой остолопов больше, парой меньше – какая разница?

При подъезде к нашему коттеджному поселку скорость я, правда, скинул. Это было вызвано тем, что, с одной стороны, хотел проверить, не ждет ли тут меня кто-нибудь, а с другой, привлекать к себе внимание теперь было глупостью. За пару улиц до нужного мне поворота я выволок из багажника усилитель зрения, поднял забрало шлема и принялся осматриваться, словно квартирный вор, выбирающий объект для «работы». Потом вообще достал прицел от пресловутой пушки, его следовало бы подзарядить, но он еще действовал, только экран светился чересчур тускло, и к тому же очень уж долго устанавливал вид помещений даже через не самые крепкие стены, из которых были построены окрестные дома.

Все было пусто. Дом казался очень темным, холодным, неуютным, словно его давным-давно, еще пару веков назад, оставили люди, и в нем поселились одни привидения. Собственно, для хорошей засады так и нужно.

В общем, и в соседних домах было так пусто, словно на мир преждевременно опустилась зима, которая даже после глобального потепления все-таки оставалась русской. И людей, которые попались мне на глаза, было даже меньше, чем в подземке об эту же пору, то есть почти никого. И среди тех, кто валялся в своих кроватях – а видел я их сейчас отменно, – не могло быть ни одного боевика, только настоящие местные жители. Во-первых, так удачно даже у нас не маскируют, а во-вторых, пусть они все были джарвиновскими соколами, со мной им было не справиться.

Тут было что-то еще. Я понимал это буквально всей кожей, всем, как говорят хохлы, ливером. Поэтому, несмотря на скорое утро, я не торопился, а устроился на удобном сиденье своего байкера и принялся размышлять. Сначала я решил, что Нетопырь меня вдруг зауважал, и по-настоящему, а не только для вида. Это радовало, потому что внушало надежды, и огорчало, потому что теперь он готов был играть свою партию осторожнее. Хотя, в общем-то, пора, я в самом деле пока делал такое, чего не всякий смертник сумел бы совершить, только, в отличие от него, до сих пор оставался среди живых.

После этого глубокомысленного вывода я решил просто войти в свой дом и проверить, насколько оказался прав. Потом еще раз проверил своим прицелом все, что можно, еще раз убедился, что даже в соседних домах пусто, и вкатил байкер на задний дворик, прямо на газон. При необходимости уйти быстро я, разумеется, не мог бы, слишком легко я попадал с такой парковкой под огонь, но перестраховываться, когда никакой противник не обнаружился, тоже не хотелось. Трусость – это как наркотики, начнешь принимать помаленьку, а потом не успеешь оглянуться, как прилипнет к тебе эдакое… И отвыкать будет очень сложно.

В дом я вошел, конечно, испытанной дорогой, по стенке, через окно. Еще раз проверился, в доме было на самом деле пусто. Так пусто, что я опять призадумался, что же это могло значить? Решил добрести до арсенала, добрел, и ничего не случилось. Если, разумеется, не считать того, что в моей холеной и тщательно оберегаемой оружейной не оказалось ни одного ствола. Даже капсюли к старинным охотничьим самопалам почему-то исчезли.

В общем, скорее всего, это было сделано от разочарованья, что меня никак не удается прихватить, но может, и еще с каким-то смыслом. Потом я время терять не стал. Дотелепался до автомеда, убедился, что он функционирует, и стал раздеваться.

Только сейчас, когда я принялся расстегивать «молнии» на всех своих шмотках, когда сдергивал залитую кровью до пояса майку, вдруг понял, как устал, как измотан, как серьезно изранен. С привычным вздохом удовольствия, за которым я прятал обычный ужас перед неизбежной, обязательной болью, доставляемой врачом, я улегся на операционный стол, недрогнувшим голосом приказал умной машине залечить, зашить, взбодрить и…

Я успел слететь со стола в самый последний миг. Когда надо мной нависли три револьверных манипулятора с кучей самых разных медицинских причиндалов. Автомед, у которого, как у всех относительно дорогих моделей, был встроен голосовой вывод от его интеллектуального процессора, даже запротестовал тоном недовольного чаевыми таксиста.

Но я был все еще его господином, поэтому приказал заткнуться и открыл ему крышку. Потом неторопливо, как это уже разок опробовал сегодня ночью с пушкой в дупле, стал проверять весь набор автоматики, механики, все ампулы, которые в него был заряжены, все анализаторы и прочее… Заняло это часа четыре, на улице даже занялся робкий, серый рассвет. И измучился я так, что уже не рад был, что идея использовать автомед вообще пришла мне в голову. Зато я нашел.

Три разных метода умерщвления. Инъекция чего-то, по сравнению с чем яд кураре – детский леденец, запрограммированный удар скальпелем по яремной вене и очень мощный психотропный препарат, которым автомед должен был мне разбавить кровь. Разумеется, после этого несложного трюка включалась тревожная система, вызывая людей Джарвинова, а вернее, Нетопыря с той шайкой, которая после всех передряг у него еще имелась.