Иван Оченков - Путь на Балканы [litres]

Сейчас Будищев с интересом осматривал довольно увесистый кошелек, точнее портмоне из дорогой кожи с латунной окантовкой. Большой вес позволял надеяться на серьезную добычу, но, к удивлению унтера, в нем нашлось всего несколько наполеондоров [80] Наполеондор – французская золотая монета с изображением Наполеона, сначала Первого, а затем Третьего. Имели довольно широкое хождение и чеканились в том числе и в России. Делалось это без разрешения, однако назвать это производством фальшивых монет нельзя, поскольку проба соответствовала оригиналу. и пару мелких ассигнаций. Впрочем, для простого солдата и это было весьма внушительной суммой. Однако Дмитрий не стал прятать добычу, а кинул ее на расстеленную перед ним холстину, где уже лежала более или менее ценная добыча, составлявшая добычу взвода, которую с его легкой руки все уже называли «общаком».

– Бедовый ты парень, Митька, – хмыкнул сидящий неподалеку взводный артельщик Степан Егоров.

– Это точно, – хмыкнул тот в ответ, продолжая рассматривать чудной кошелек и пытаясь сообразить, в чем подвох. – Аж девать некуда эту самую бедовость.

– Ну не скажи, – продолжил развивать свою мысль Степан, – кабы кто другой попросил у офицера поблажки, так разве бы он дал? Да ни в жисть! А тебе – пожалуйста. Может, ты и впрямь из графьев?

– Из них, из них, – пробурчал в ответ Будищев, нашедший на боку портмоне странный рычажок. – Чуешь, как портянки пахнут? Это у всех графов так!

Отодвинув странный рычаг, любознательный унтер-офицер хотел было нажать на него, но в последний момент передумал и взялся за оказавшуюся под ним защелку. Раздался негромкий щелчок, и открылось второе, более широкое отделение кошелька, в котором был спрятан хитроумный механизм.

– Чего там? – заинтересованно спросил артельщик, но увидев, что ни золота, ни брильянтов внутри не нашлось, сразу же потерял интерес. – Тьфу, баловство господское!

Зато Дмитрий внимательно все осмотрел и едва не покрылся испариной, диковинная машинка оказалась не чем иным, как малокалиберным шпилечным револьвером, спрятанным в корпус кошелька. В барабан его помещалось шесть патронов, нарезов на стволе не было, так что оружие было скорее психологическим, нежели боевым, однако сделанным довольно искусно и не без фантазии. Во всяком случае, грабитель, вздумавший потребовать у хозяина «кошелек или жизнь», рисковал сильно удивиться, возможно, даже до летального исхода. А приводился в действие револьвер как раз тем самым рычажком, который унтер едва не потянул, пытаясь понять его предназначение.

– Музыкальная шкатулка, поди? – поинтересовался Егоров.

– Она самая, – невозмутимо ответил Будищев и захлопнул крышку. – Только поломанная.

– Рубля три за нее дадут?

– Если починить, то и больше, – ответил унтер и сунул добычу за пазуху. – Время будет, посмотрю, что можно сделать, а сейчас и впрямь недосуг.

Ощупав висящее на палке обмундирование и сочтя его пригодным для дальнейшей носки, он быстро переоделся и вновь превратился из Митьки в господина унтер-офицера – царя, бога, и воинского начальника для всех нижних чинов из своего взвода.

– Становись! – скомандовал он, и солдаты, немедленно похватав оружие и одежду, построились перед ним, одеваясь на ходу.

– Слушай мою команду, – продолжил он, когда подчиненные привели себя в порядок. – Патроны разобрать, костры раскидать, Егорову собрать хабар и не отставать. Остальные, за мной, шагом марш!

Взвод дружно двинулся за своим командиром, который хоть и был донельзя требователен и строг, однако в бой всегда шел первым, никогда не бросал товарища, будь тот ранен или убит, и при этом всячески заботился о своих подчиненных, не брезгуя для этого никакими средствами.

Степан, быстро собрав в кучу лежащие на холстине вещи, сунул их в ранец и побежал вслед за товарищами. До службы этот разбитной ярославец служил половым в московском трактире и был ничуть не меньше Дмитрия охоч до разных сомнительных схем, на чем они и сошлись. Егоров быстро сообразил, что этот странный, якшающийся с вольноперами унтер умеет заработать даже в самых невероятных условиях, и потихоньку сумел втереться к нему в доверие, став правой рукой в хозяйственных вопросах.

Турки, понеся большие потери, не стали более упорствовать и бросили Констанцу без боя, отойдя на Омуркиой. Тиньков не стал их преследовать, а, ограничившись очищением деревни от неприятеля, занял своим отрядом господствующую на ней и всеми окрестными дорогами высоту. Встав после этого на бивуак, он послал в штаб дивизии ординарца с докладом о своих успехах и стал ожидать дальнейших распоряжений.

Впрочем, Будищев и его люди ничего об этом не знали. Догнав ушедшие вперед картечницы, они тут же заняли свое место и шли дальше, как будто и не отставали. Линдфорс и Самойлович, заметив их, промолчали, а другим до них и вовсе не было никакого дела. Достигнув вершины холма, пехота и артиллерия расположились на ней, а казаки и гусары рассеялись по округе, ведя разведку.

Дмитрий, глядя на раскинувшиеся перед ним пространства, пытался понять, что его тревожит. По своей натуре он не был склонен к любованию пейзажами и за пышным осенним увяданием видел не красоту природы, которую воспевали поэты, а грязь, слякоть и холод. С деревьев осыпаются листья? Это, с одной стороны, хорошо, враг не сможет подкрасться, прикрываясь зеленкой, с другой – плохо, потому что и к нему теперь сложнее добраться. С холма все хорошо видно? Это замечательно, если не считать, что и сами они всем заметны.

– Здорово, Граф, – отвлек его от размышлений знакомый голос.

– Привет, Федя, как поживаешь?

Нашедший его Шматов в ответ расплылся в широкой улыбке и принялся рассказывать новости: Северьян Галеев, слава тебе Господи, выздоровел и вернулся в свою роту. В бою никого не убило, и за это тоже спасибо Царице Небесной. У многих солдат до того прохудились сапоги, что они ходят в купленных у местных опанках, а ротный хотя и крутит носом, но пока что не наказывает. У самого же Федора справленые еще в Бердичеве сапоги до сих пор целые, чем он донельзя доволен.

– Хитров-то не обижает? – перебил его Дмитрий, которому рассказ приятеля был не особо интересен.

– Нет, его в другое отделение перевели, а у нас теперь отделенным – Штерн.

– Николаша?

– Ага, только он смурной ходит, будто в воду опущенный, видать по болгарке своей сохнет, а ведь у него невеста…

– Погоди, Федя, что-то я не помню, чтобы мы в Бердичеве на помолвке гуляли. Так что девушку эту, конечно, жаль, но невестой ее не назовешь.

– Оно так, – насупился Шматов. – Только сестра Берг, она такая…

– Ты чего, влюбился?

– Скажешь тоже, я мужик сиволапый, а она барышня!