Иван Оченков - Путь на Балканы [litres]

Получив приказ, Будищев первым делом велел притащить с поля боя несколько трупов турецких солдат, выбирая при этом наименее пострадавших. Затем, раздев их, стал переодеваться во вражескую форму. Большую часть он, впрочем, оставил свою, но вот шинель и феска в темноте придавали ему вид, неотличимый от других аскеров. Еще одной деталью стали обутые им болгарские опанки. В принципе, солдатские сапоги в обеих армиях были похожи, однако во многих таборах нижние чины вовсе не имели никакой другой обуви, кроме этих своеобразных кожаных лаптей. Во всяком случае, они были легче и удобнее, особенно если приходилось куда-то бежать.

Все это время подчиненные с любопытством наблюдали за его приготовлениями, иногда отпуская соленые шуточки, стараясь, однако, делать это вполголоса, ибо крутой нрав унтера им был хорошо известен.

– Егоров, а ты чего ждешь? – обернулся Дмитрий к открыто зубоскалившему артельщику. – Хватай тряпье да переодевайся! Со мной пойдешь.

Не ожидавший подобной подлости Степан раззявил от удивления рот, но спорить не стал и принялся ковыряться в груде забракованного Будищевым тряпья.

– Больно не копайся, – поторопил его унтер, – возьми шинель да шапку, чтобы хоть издали на турка похож был.

– В кровище вся, – поморщился солдат, переодеваясь во вражескую форму.

– Не сахарный – не растаешь! – отрезал Дмитрий, продолжая приготовления.

Свою винтовку он заменил на один из трофейных винчестеров, револьвер сунул за пазуху, а на пояс прицепил штык. Попрыгав на месте, убедился, что все подогнано как следует, и махнул рукой, пошли, дескать.

Вслед за ним и Егоровым двинулись еще три солдата из команды, назначенные притаиться подле османского лагеря и дожидаться возвращения разведчиков, после чего сопроводить их до своего бивуака. Линдфорс особенно настаивал на этой мере, помня, как Будищев вернулся в лагерь после боя из Езерджи, когда поднялась тревога и едва не погиб унтер-офицер Галеев.

Отсутствовали разведчики всю ночь, и все это время подпоручик ждал их, тревожно вглядываясь в темноту. Наконец под утро он ненадолго смежил веки, давая отдых усталым глазам, и сам не заметил, как заснул. Проснулся он от почтительного толчка часового, прошептавшего ему:

– Гляньте, вашбродь, кажись наши возвращаются!

И действительно в предрассветных сумерках скоро стали видны фигуры солдат, тащивших на себе связанного человека. Через несколько минут они подошли достаточно близко, чтобы их можно было узнать.

– Пропуск? – подал голос караульный.

– Полтава, – хмуро буркнул один из них и тут же спросил: – Отзыв?

– Лесная! – воскликнул Линдфорс и, не утерпев, побежал навстречу. – Ну как вы, все ли благополучно?

– Вашими молитвами, вашбродь, – прохрипел Будищев и начал сбрасывать с себя турецкую форму. – Клиент доставлен в лучшем виде, получите и распишитесь!

Через несколько минут они стояли перед зевающим полковником Тиньковым и чинами его штаба. Пленного развязали, похлопали по щекам, чтобы тот пришел в себя, и принялись расспрашивать. Тут выяснилась одна интересная подробность. Никто из русских офицеров не говорил по-турецки, а служивший переводчиком и проводником старик-болгарин куда-то запропастился. Положение спас подпоручик Линдфорс, вытащивший из кармана походный разговорник Сенковского [82] Сенковский О. И. Карманная книга для русских воинов в турецких походах. , и, найдя нужную страницу, с важным видом принялся за допрос.

– Бу виляиетгпе, бу ордуда? Сердарынызын ады не дир? Эли алтыда кач-бин яя олур герек низам? [83] Много ли вас находится в этой стороне? Как называется ваш начальник? Много ли у него под начальством регулярной пехоты? ( турецк .)

Ответом на эти вопросы было лишь презрительное молчание. Причем пленник, судя по мундиру бывший офицером, чтобы подчеркнуть свое отношение, демонстративно сплюнул на землю.

– Экий мерзавец! – побагровел полковник. – Кабы не приказ о гуманном отношении… я бы тебе язык быстро развязал.

– А может, у господина подпогучика не слишком хогошее пгоизношение, – предположил стоящий тут же Венегер, картавящий от волнения даже больше, чем обычно. – И этот туземец его пгосто не понял?

– Тогда, может, вы попробуете? – не без сарказма отозвался Линдфорс и демонстративно протянул книгу.

– Боюсь, французский пронос Николая Августовича будет для османа еще менее понятен, – хмыкнул кто-то из офицеров Нежинского полка, вызвав улыбку у многих из присутствующих.

– И что же делать? – нахмурился Тиньков. – Куда же все-таки подевался этот чертов переводчик!

– Дозвольте мне, ваше высокоблагородие? – вмешался все еще стоявший рядом Будищев.

– Что? – удивился командир отряда. – Вот так новости! Однако если ты и по-турецки горазд, то попробуй. За взятого офицера тебе и так крест полагается, а уж если ты его, сукина сына, и допросить сумеешь, то за наградой дело не станет!

– Да куда их столько, скоро вешать некуда будет, – отмахнулся в ответ унтер и продолжил, как будто причитая: – Эх ты, матушка-Россия, какую сотню лет с турками воюем, а переводчиков так и не завели.

– Но-но! – прикрикнул Линдфорс на разговорившегося подчиненного. – Ты, Будищев, говори, да не заговаривайся!

– Как прикажете, ваше благородие, а только сделайте милость, посмотрите в вашей книжке, что по-ихнему означает «пся крев» и «холера»? [84] Пся крев – польское ругательство, дословно – собачья кровь. Холера – чёрт.

– Но это, кажется, по-польски? – недоуменно воскликнул офицер.

– Вот-вот, и именно так он меня материл, когда у него изо рта кляп выпал. Поляк это, господа!

– Я вам ничего не скажу! – вдруг выпалил пленный, понявший, что его маскарад раскрыт, и с презрением добавил: – Москальски свиньи!

– Подумать только, на языке Пушкина! – ухмыльнулся Будищев. – Вот видите, господин подпоручик, когда к человеку по-доброму, то и он в ответ со всей душой.

Договорив это, Дмитрий подошел к пленнику и без тени улыбки в голосе прошептал на ухо:

– Слушай сюда, пшек! Или ты сейчас максимально подробно и честно расскажешь его высокоблагородию все, что знаешь, и останешься целым, или я тебе лично глаз на жопу натяну, и тогда ты все равно нам все расскажешь, только до конца жизни под себя кровью ходить будешь! Ты меня понял?

– Я скорее умру…

– Отрежу яйца и заставлю сожрать! – посулил ему унтер и коротко, без замаха, ударил под дых, на корню пресекая неконструктивные разговоры.

Согнувшийся от боли поляк с трудом удержался на ногах, а встретившись глазами с Будищевым, вдруг понял, что все это не дурная шутка и не пустая угроза. Этот страшный унтер вполне может привести в исполнение свою угрозу, и ни его начальство, ни обычаи войны не смогут ему помешать.