Юрий Мори - Метро 2035: Эмбрион. Начало [litres с оптимизированной обложкой]

Он кивнул конвоирам, опасливо проводившим его до выхода из ворот, и пошел в туннель, подсвечивая дорогу фонарем. Свинцово-серый бетон тюбингов напоминал небо там, на поверхности. Где-то размеренно капала вода. Шорох шагов эхом отдавался от стен и гас в пустоте. Кат прикидывал, сколько идти до первого бокового коридора – не топать же в самом деле на Базу-1, что он там забыл?

И хороший вопрос – сможет ли он с пробитой ногой по этому самому коридору куда-либо выбраться. А если тупик? Ходить и проверять все эти отводы, двери, входы и выходы?

Никого и ничего впереди. Вот и славно, а то без оружия он сможет сказать мутантам только: «Добрый день!» Если успеет. Шаг за шагом он уходил от света, от людей. Просто выгнали… Достойная награда. Впрочем, люди любят избавляться от ненужных участников событий. Это в их характерах, в их сущности.

Луч фонаря отсвечивал от рельсов, растянутым овалом прыгал под ноги. Ничего… Он пока жив. Ни любви, ни мести больше не осталось места в сердце. Он уходил все дальше и дальше, думая только об одном: там, за поворотом, его могут ждать. Или голодные мутанты, бодрые и злые после изолятора, или остатки стаи мортов.

Глоток воды. Короткая передышка. Не пропустить бы коридор, обидно будет. Шаг здоровой ногой, потом раненой, опираясь на палку. Топ-топ, стук-стук. Разойдись, враги, идет увечный герой…

– …ат!…есь…..ди!..

Почудится же… Но Роман – мертв. Этот год был урожайным на смерти, как ни крути.

Когда впереди, в неверном отсвете фонаря мелькнули стоявшие на рельсах фигуры, Кат даже не ускорил шаг. Или призраки туннеля, или на самом деле это Филя, поддерживающая под руку скособочившегося, но живого, на своих ногах стоящего Голема.

В любом случае, он скоро дойдет до них и проверит. Куда он денется…

– …от границы ключ переломлен пополам, а наш дедушка Ленин давно усох, он разложился на плесень и на липовый мед, а чертов сталкер все идет и идет… По плану…

Доктор Фернандо Рамирес прекрасно знал русский язык.

Невелика сложность выучить его в молодости, на Кубе, когда преподают лучшие учителя из Союза. А у него были лучшие, так уж получилось. Да и потом – не хуже.

Медицину он изучал в трех странах. Естественно, биофак Гаванского университета, потом в Москве, в академии имени Сеченова, затем длительная стажировка под видом мексиканского гражданина в Германии.

Интересная вышла молодость.

В Воронеж он попал незадолго до Черного Дня, как думал – года на три. А получилось, что навсегда. Деваться было некуда, спасала работа, оставалась надежда выполнить личное задание Фиделя. Личное! Высочайшее доверие страны…

Рамирес достал с полки потертый альбом с кубинскими фотографиями.

Отец с матерью, сестры. Вон он сам, совсем молодой и не лысый, как сейчас. Фото их выпуска в La Universidad. Немного Москвы. Снова Гавана: старые улочки, машины, пляжи. Люди – и незнакомые, и коллеги. Вот его медицинский центр, его труды. Первая жена, так и оставшаяся там. Наверное, погибла. Они все давно мертвы, а он жив.

Фотографий Марины, на которой он женился уже здесь, на Базе, было всего две. Детская и маленький прямоугольник фото из какого-то официального документа со смазанной на уголке штемпельной краской. И все. А Консуэло, которую он любил больше жизни, и снимать было уже нечем – не до фотографий. Зато она жива, не сгорела, как Марина от рака. Дочь здесь, с ним. И за нее он поборется, нечего ей делать наверху.

Доктор снова вернулся к гаванским фотографиям. Знал бы, что так выйдет, взял бы больше, гораздо больше. И не в ноутбуке, мгновенно превратившемся в мусор, а вот так, на бумаге.

А еще… Искренне жаль Фомина, они действительно сдружились здесь, под землей. Зять… Пусть полковнику будет хорошо там, где он оказался после смерти. А рабочие вопросы можно решить и со Старцевым, не рассказывая, конечно, лишнего.

Хотелось выпить, и Рамирес не стал себе отказывать. Увы, но это не ром. Совсем не ром, хотя тот иногда приносили сталкеры, как правило, дешевый венесуэльский. Надолго хватало, если не пить бутылками, но всегда заканчивался. Вот и сейчас под рукой нет.

– Какой я был дурак, – который раз сказал себе доктор. – Почему не оставил у себя хотя бы копию схемы криобанка? Почему? Можно было бы запустить программу гораздо раньше.

Всему виной легкая паранойя русских. Впрочем, в чем они так уж виноваты? Армейские порядки во всех странах похожи.

Привезти свои образцы и поместить в криобанк получилось без труда. Гавана – Москва – Воронеж. Два стыковых рейса. Никаких проблем. А вот дальше…

Впрочем, возможно, что сейчас наилучший момент. Исследования без возможности эксперимента, но при наличии огромного количества времени после Дня дали ему возможность ускорить развитие рожденных младенцев. Не суперсолдаты за три года, это фантастика для детей, но годам к двенадцати они станут взрослыми. Станут, он уверен в этом. И выдержат жизнь наверху. Они не будут знать о своем происхождении, но и ладно. И пусть.

Достаточно, что все знает он.

Дьябло, дочка даже не выучила испанский. Она русская, совсем русская. Поэтому он не стал раскрывать ей карты, не стал говорить о своем задании. Если она будет участвовать в программе рождения – а она рвется, ей самой нужны дети! – он лично даст ей наилучшее потомство. Самых совершенных из возможных в этом будущем людей.

Рамирес поднялся с рюмкой в руке и подошел к большой фотографии Команданте, всегда висевшей на стене его кабинета. Любого из его кабинетов, даже в Германии, где он играл опереточного сына богатея с левыми убеждениями.

На этой же внизу вилась дарственная надпись. Ему. Лично ему, Рамиресу.

И он не подведет.

Первая партия эмбрионов будет взята из генного материала Фиделя, оплодотворенные яйцеклетки первых красавиц Кубы. Элиты его страны, острова, которого больше нет.

Неплохой генный материал получился бы из этого… как его? Ката. Но – мутант, даже связываться не хочется. Парнишка боевой, но, к несчастью, биомусор. Без будущего. Даже и думать на эту тему смысла нет. Тем более дочка окончательно к нему охладела. Не без его, доктора, помощи, конечно, но что это за чувства, если от них может отговорить отец? Пресвятая Дева с ним, забудем.

Опять же сюда Кат не вернется никогда.

Доктор приблизил рюмку к стеклу, закрывавшему фотографию, и коротко звякнул о него. Команданте одобрительно смотрел на Рамиреса, держа сигару и словно говоря:

– Мы еще поборемся, компаньеро. Нас не сломить. Куба жива!

– Patria o muerte, – сказал доктор и залпом выпил до дна.

Вполне по-русски.

Ноябрь 2018 – февраль 2019

Воронеж, центральные кварталы

Зачем написана эта книга? Почему я пишу именно так, а не иначе?