Дмитрий Силлов - Закон лесника

Проснулся я от того, что кто-то интенсивно тряс меня за плечо – аж зубы пару раз лязгнули. Я человек военный, пробудился сразу и первым делом схватился за нож – не сознательно, рефлексы просто такие у меня, годами отработанные. Но резать трясущего не стал, так что в ноздри мне ударил крепкий запах табака, замешанный на не менее крепком перегаре. Думаю, лесника сейчас можно было безошибочно учуять метров за сто – и вовремя свалить, чтоб не сдохнуть ненароком, если пожилой сталкер решит на тебя дыхнуть.

Я скривился, закашлялся и просипел:

– Да встаю, встаю, только не дыши на меня ради Монумента.

– Тихо, – прошептал лесник. – Они уже здесь. Проспали мы их. Понадеялся я на схрон, и вот чего вышло-то…

– А чего вышло? – шепотом поинтересовался я.

И замолчал. Потому что увидел изображение на экране включенного черно-белого телевизора, который я поначалу счел неработающим.

То, что происходило на экране, напоминало прелюдию к фильму ужасов. Завал из бетонных плит, перегородивший вход в Припять-два, был пробит – нет, скорее проплавлен, больно уж ровные края были у той круглой пробоины. И через нее осторожно втягивался в город вооруженный отряд «мусорщиков».

Понятно. В пробоину турбоплатформа не пролезла, а дальше расширять проход «мусорщики» не стали, опасаясь нового обвала. Поэтому решили проникнуть в город пешком. Похоже, мы какого-то их военачальника завалили, иначе с чего бы им так жаждать мести? Хотя кто его знает. Возможно, я настолько достал представителей внеземной цивилизации, что они решили любой ценой зачистить вредного хомо, который доставил им столько неприятностей.

– Камеры скрытые у меня там, снаружи, – пояснил лесник. – Выведены на телевизор, с одной на другую можно переключать вот этим тумблером, которым раньше программы с одной на другую перещелкивали.

– Ну ты прям Кулибин, – сказал я задумчиво, прикидывая в уме, как нам теперь сваливать из схрона, в котором мы, считай, сами себя замуровали. То, что «мусорщики» нас найдут, – это сто процентов, вопрос лишь времени. Поэтому отсидеться не получится.

Словно прочитав мои мысли, лесник прошептал:

– Прорываться надо.

– А есть куда? – поинтересовался я.

– Есть, – кивнул пожилой сталкер. – До выхода из города нам не добраться, пристрелят на прямой улице как пить дать. Но отсюда через два дома будет поворот налево. Там раньше проход был. Только он сейчас замурован.

– Зашибись, – кивнул я. – И как замурован?

– Хорошо, – вздохнул лесник. – Бетонная пробка, усиленная арматурой.

– Даже боюсь представить, зачем тот проход так запечатывали, – сказал я. – Но он, как я понимаю, наша единственная надежда.

Лесник кивнул. Вид у него был виноватый, хотя, на мой взгляд, пожилой сталкер вряд ли был повинен в случившемся. Все мы понадеялись на то, что «мусорщики» не полезут в аварийный тоннель, рискуя быть размазанными по бетону новым обвалом. А они рискнули. И успешно. Что ж, теперь, получается, наш ход. Который, к сожалению, может оказаться для нас последним.

Стараясь не шуметь, мы с лесником разбудили остальных. Непростое дело после вчерашнего, но мы справились.

Лютый, потянувшись, навернулся со стула, но среагировал и мягко упал на четыре лапы.

Рудик, когда я слегка подергал его за хвост, сел на кровати, взялся лапами за голову и жалобно произнес:

– Две минуты. Пожалуйста, не трогайте меня две минуты. Я восстановлюсь сам, я умею. Умоляю.

– Ладно, – пожал я плечами, удивляясь неведомой мне ранее суперспособности спира столь оперативно приходить в себя после пьянки.

Хащщ спал щупальцами в тарелке, отчего было похоже, что он уткнулся мордой в кучу толстых макарон. Когда я толкнул его в плечо, он поднял на меня красные глаза, встал из-за стола и куда-то пошел. На его пути встретилась стена, в которую он уперся лбом и простонал:

– Мать моя Зона… За что?

– На, похмелись, – сказал лесник, сунув ему кружку под пучок щупалец. Хащщ благодарно принял подношение, выхлебал его и выдохнул:

– Уффф… Теперь можно жить.

– Если, конечно, получится, – уточнил я, кивнув на экран телевизора.

«Мусорщики» продвинулись незначительно. Шли осторожно, обследуя каждый угол каждого дома. Заходили в подъезды по одному, при этом второй страховал у выхода. Не особо верная тактика городской зачистки, и это нам на руку. Ибо у меня созрел какой-никакой план.

– Так, я пошел, – сказал я, беря свой «Винторез». – По моему сигналу бежим к тому замурованному проходу все вместе.

Лесник попытался что-то возразить на тему «лучше я», но я поднял руку:

– Пока меня не будет, ты приведи в чувство остальных и расскажи, куда бежать. А то я опасаюсь, как бы наша группа в этом плане с бодуна чего не напутала.

Лесник кивнул, признавая мою правоту. То, что относительно моего плана он не начал задавать вопросы, меня немного порадовало. Стало быть, доверяет и не считает нужным тратить время на расспросы.

Дверь подвала за мной не щелкнула, хотя лесник прикрыл ее. И это верно. Когда счет пойдет на секунды, будет не до разблокировки хитрых замков.

Я поднялся по разбитой лестнице на первый этаж и залег возле ржавых перил так, чтоб меня было как можно меньше видно тому, кто зайдет в подъезд.

Непростое это дело, кстати, вжаться в пол так, чтобы максимально слиться с пятнами на стене за моей спиной. И неприятное. Выщербленная напольная плитка холодила живот, ноги и причинное место. Но снайпер – это прежде всего не меткий стрелок, а терпеливый воин, умеющий сохранять неподвижность в жару и в холод, под дождем и снегом, лежа в грязи по самые нижние веки или на острой щебенке, впивающейся в ребра и локти, потому что больше некуда было лечь. Это тот, кто умеет мысленно превращать себя в камень, когда обмочился и обгадился, лежа без движения много часов, потому что если шевельнешься, более опытный вражеский снайпер, лучше умеющий ждать, снимет тебя одним выстрелом. Так что ледяная плитка под брюхом – это еще цветочки по сравнению с тем, что мне пришлось пережить в прошлом. Поэтому я лежал и ждал.

И дождался.

Он осторожно заглянул в подъезд, словно охотничья собака, принюхивающаяся ко входу в медвежью берлогу.

Он боялся…

Я чувствовал это.

Ни одна живая тварь в Розе Миров не хочет умирать. И этот «мусорщик» тоже очень хотел жить. А еще он хотел отомстить за тех своих боевых товарищей, которых мы убили. При этом он наверняка был уверен, что делает хорошее дело, и ни разу не усомнился в своем праве убивать других ради блага своего народа. Это нормально. На самом деле на войне, да и в жизни нет такого понятия, как «зло». Каждый считает, что он – добро, борющееся с нечистью, что его дело священно, а те, кого он убивает, есть не что иное, как грязь под ногами, недостойная жить. Поэтому я считаю, что добра тоже нет. Есть просто необходимость, которую ты совершаешь для того, чтобы жить самому и помочь выжить своим близким. Все остальное – просто слова, придуманные для того, чтобы оправдать эту необходимость.