Владимир Корн - Теоретик [с иллюстрациями]

— Ну слышал я что-то такое, — не стал отказываться Борис.

— А открыл пенициллин Александр Флеминг. В день его смерти практически все страны мира приспустили государственные флаги, настолько велик вклад Флеминга в дело спасения человечества. Но я не об этом. Он горячо настаивал, чтобы технологию производства пенициллина все получили бесплатно. И знаешь, что получилось?

— Что?

— Во время Второй мировой мы покупали пенициллин у наших союзников за золото! Потому что они не пожелали поделиться секретом его изготовления. Люди миллионами гибли, спасая мир от коричневой чумы, а они — за золото! Пока наконец отечественные ученые не сумели создать собственную технологию. Разве этого хотел Флеминг?!

Горячая речь Славы Гудрона не задела нисколько.

— Ну а если ситуация опять повторится? — спокойно спросил он.

— Какая именно ситуация? И в чем она повторится?

— Суди сам. Ну уехал ты куда-нибудь туда, где твоей заднице комфортно, и вдруг открыл нечто такое, что сродни открытию Флеминга. Так вот, принадлежать оно будет не той стране, которая родила тебя, выкормила, выучила, а той, что купила твои мозги.

— А ученые здесь при чем?! Я уже объяснил тебе все.

— При том, что они пособники! «Родина там, где твой афедрон в тепле!» — Гудрон намеренно грассировал букву «р» в «родине», и в «афедроне». — Лампочка для холодильника, — непонятно закончил он свою обвинительную речь.

Они ругались, а мне было хорошо. Не из-за их ругани, к слову, беззлобной. А из-за того, что находимся мы в безопасном местечке, где спокойно отдохнем до утра, не просыпаясь то и дело на шорохи, каждый из которых может стать роковым. Перед этим стараниями Гриши вкусно и сытно поужинали. А их ругань, вернее, полемика стала украшением ужина. Так сказать, вишенкой на торте. Когда и посмеешься, и поочередно примешь сторону каждого из спорщиков, и непременно узнаешь что-то новое. То, что я сейчас испытывал, называлось старинным русским словом «благодушие».

— Какая еще лампочка? — заинтересованно спросил Янис. — И при чем здесь холодильник?

— Да был у нас однажды разговор, — тут же откликнулся Гудрон. — Про бесперспективность всех нынешних источников энергии. Даже ядерных. И тех, что уже созданы, и тех, что еще предстоит создать. Наподобие какого-нибудь там реактора холодного синтеза. Не говоря уже про такую муру, как всякие ветряки и прочие солнечные панели.

— И что, всех их холодильники заменят? — гоготнул Янис.

— Нет, не заменят. Проф, может, сам все расскажешь?

— Ты этот разговор затеял, ты и объясняй.

— Ну как знаешь. В общем, так. Этот почти предатель, — Гудрон указал на фыркнувшего Славу, — утверждает, что все взятые вместе компьютеры мира то ли уже сравнялись, то ли вот-вот сравняются по мощности с одним-единственным человеческим мозгом.

— Причем мозгом самым посредственным, как, например, у нашего Бориса, — вставил свою ремарку Слава.

— Не суть, — отмахнулся от него Гудрон. — Так вот, Янис, ты можешь себе представить, сколько энергии вся эта вычислительная техника потребляет?

— С трудом.

— Много, очень много! — Гудрон произнес это с таким видом, как будто именно он и являлся до недавнего времени главным энергетиком планеты Земля и потому цифры были ему хорошо известны. — Энергетический кризис уже только из-за них не за горами. А человеческий мозг, который равен по мощности всем им сразу, всего-то тридцать ватт. А холодильник при том, что в нем именно такая лампочка. Ты только представь себе, а?!

— У нашего мозга совершенно иные принципы работы, — не смог не влезть Слава. — И понять мы их пока не в состоянии. При всей той массе информации, которую о нем имеем. Мы даже не знаем, откроется ли эта тайна уже на следующий день или придется ждать еще не одно столетие. Но вы действительно представьте себе перспективы!

— Вот к именно этому я и веду. — Гудрон заговорил едва не торжественно. — Возможно, именно ты и добьешься успеха, а сам эмигрировать собрался! — Как будто вопрос об эмиграции нашего Профа уже был решен, документы оформлены и даже билеты куплены.

— Возможно, и я, — не стал скромничать Слава. — Хотя для этого вначале мне на Землю нужно вернуться. Если не смогут обеспечить на родине и появится возможность работать за рубежом — уеду не раздумывая. Чтобы полностью посвятить себя науке, а не ломать голову — чем заплатить за квартиру. И чтобы о пустом холодильнике тоже голова не болела.

— А вот тут ты сам себе противоречишь, — обличительно сказал Гудрон.

— Не понял тебя.

— А чего тут непонятного? Вспоминается мне еще один наш разговор.

— У нас их много состоялось. Какой именно?

— Пашка Козырь при нем присутствовал. Его шкафчик Теоретику по наследству достался.

— Это мне ни о чем не говорит. Сам разговор напомни.

— Козырь у тебя поинтересовался: чем можно простимулировать работу мозга? А ты ему ответил, что лучший стимулятор — это поставить его владельца на грань жизнь и смерти. Вот тут-то он и заработает на полную катушку! Заработает так, как не заставишь его работать никакими другими способами!

— Все верно, говорил. И сейчас не отказываюсь. Причем такое справедливо для всех живых организмов, не только для человека. Даже у червей-паразитов, если у них все хорошо, нервная система редуцируется. Все это так. Но в чем именно заключается мое противоречие?

— В том и заключается, что «художник должен быть голодным». Равно как и ученый.

— Странная у тебя логика, Борис, — покачал головой Слава.

— Какая уж есть.

— Мне стимулировать мозг нужды нет. Он без того отлично простимулирован. Мне нужно хорошо его кормить, позволять ему качественно отдыхать и не забивать посторонними мыслями о том, что пора заплатить за свет, а денег совсем не осталось. Все остальное — дело политиков. Пусть между собой договариваются — в науке секретов быть не должно. Потому что наука интернациональна, как интернациональна таблица умножения. И так далее.

— Так, господа художники, политики и прочие ученые. — Грек, который внимательно прислушивался к разговору, ясно давал понять, что пора заканчивать. — Завтра будет трудный день, так что выспаться в интересах каждого. Опасаюсь, у нас даже привал устроить не получится, не говоря уже об остальном.

— Гриша, разливай, что осталось, — уже обычным голосом сказал Гудрон. — Командир! — торопливо добавил он, видя, что Грек поморщился, — Тут и на палец каждому не будет!

Этот день действительно оказался самым тяжелым из всех тех, что были на протяжении нашего пути. За исключением, может быть, каньона. И уж во всяком случае, куда тяжелее самого первого дня пребывания в этом мире. Хотя он тоже был, как любила выражаться моя бабушка, не приведи господь.