Валентин Февраль - Отпетые мошенники Галактики [СИ]

— Пол баллончика аэрозоли, — скорее машинально, чем из чувства неприязни к иногалактическим гостям прикинул я.

И тут же устыдился своих мыслей.

— Постыдись, Сэм! — укорил себя я мысленно. — Они же доверились тебе!

— Ага, — возразил я тут же. Причём исключительно самому себе. — После того как сервоАстрая разнесла их резидента в клочья.

— А как бы ты поступил на их месте?

— Я бы не сдался.

— Вот видишь?

— Вижу. Но, если бы мы не задали этим брюхоногим чёсу, они его задали бы нам. Теперь, конечно, будут хорошими и покладистыми. Хоть в угол ставь вместо образов. Раз не сумели ни победить, ни смыться, как положено.

В общем, я только успевал в голове чесать, выслушивая непрекращающийся гомон своих внутренних я. Возразить мне всем этим «я» было нечего. Как первому из них, так и четвёртому.

Эти эльмопейцы, заядлые шпионы и диверсанты, вторглись в пределы нашей галактики без стука и приглашения. А потому по всем канонам космической этики должны понести заслуженное наказание.

Внезапно и совершенно неожиданно для меня во мне пробудился страж закона, этакий полевой агент Лиги, доселе безответственно дремавший на закорках совести.

Наверное, только потому я вытащил из кармана револьвер, сгрёб покучнее эльмопеешек и направил в самую их гущу ствол.

Другой рукой я раскрыл и бросил на пол спичечный коробок.

— А ну полезайте в тюрьму. Да проворнее! Шпионы проклятые! — приказал я дрожащим от обиды и возмущения голосом.

Предводитель эльмопейской кодлы сунул голову в ствол, а потом юркнул в этот ствол сам и через некоторое время высунулся наружу.

— 38-ой калибр. Смит-и-Вессон, — доложил он звонким голосом на удивление осведомленно. — Мы изучали марки вашего оружия, — уважительно заметил он.

Невозмутимость и наглость насекомого, с которыми оно проявило познания в святая святых — нашем оружии, просто ошеломили меня. Я с трудом сдерживался, чтобы не выйти из себя, так как знал, что зайти потом назад будет значительно труднее.

— Ах ты подлый иногалактианин, резидентурный диссидент! — взревел я. — Бунтовать вздумал в моей галактике? Вот я тебе!

И я поднял револьвер, истово вытряхивая из ствола не на шутку струхнувшего братца по разуму, который теперь и не знал, куда ему деваться.

От того, что я дёргал револьвером, эльмопеец вывалился и, надо же, упал на щеку Астраи, которая будучи мне верной боевой подругой, оказалась в эти минуты рядом.

Астрая взвыла, постаравшись сбить, бегущего по лицу, эльмопейца. Потом она принялась метаться по отсеку. Пока затравленно не затаилась в его дальнем уголке.

Поняв, что жизнь их в опасности и последний оплот защиты в лице их прежней спасительницы Астраи безнадёжно по их же вине утерян, эльмопейцы начали спасаться, как только могли.

А я всё больше рычал, топая ногами и размахивая револьвером.

— Раздавлю! Прихлопну ботинком вкупе с вашей долбанной галактикой! — не унимался я пока они заползали в свои щели.

И я даже попытался настигнуть одного. Но у меня ничего не вышло.

— Где мой старый, проверенный ДДТ? — риторически вопил я. — На кого вы покусились?

Долго Хитрый Лис ещё бушевал, меча громы и молнии. Пока весь запал из него не вышел. Но как только он поостыл маленько, то взял в руки карандаш, бумагу и принялся составлять план по дезактивации подлых вторженцев.

И была готова уже добрая половина так удачно начавшегося плана, когда я уловил рифму между словами план и таракан.

Каюсь, не равнодушен к рифме.

Нюхом всегда чую предверие хорошего стиха. Это у меня в крови. Хотя по гороскопу я, конечно, не поэт. Тем не менее, занимаясь сугубо военным, а значит и прагматичным делом, я незаметно как-то для себя съехал на поэзию.

О, поэзия!.. О, все эти розы-морозы-грезы!..

Может быть, вы не поверите, но я без ума от них и сопутствующих подобному антуражу загадочности и таинственности.

Да, признаю, стихосочинение не моя стезя.

Здесь я кроме своей несчастной любви к стихоплётству ничего существенного публике предложить не могу.

Но потому здесь и говорилось, что стихосложение моя слабость. Не сила, заметьте. Слабость. И выражается она, слабость, конечно же, в абсолютном, совершенном неумении писать стихи. Но судить об этом вам.

Вот, что накрапал я в те минуты, когда дух вдохновенного поэтического безумия посетил меня.

Итак, слушайте!..

И всё в таком же духе аж на 64-х листах.

Короче, не успела моя суженая обновить свой макияж, как в небе заоблачного Парнаса зажглась новая ослепительная звезда. А поэма была написана в рекордно короткий срок.

И я, конечно, тут же зачитал её вслух, не без гордости за содеянное и не без тайного трепета и ощущения, столь присущего всем начинающим графоманам, предверия славы.

— Думаю, настала пора твоему муженьку переквалифицироваться в писатели, — заявил я довольно, я бы сказал, самоуверенно жёнушке. — Поэзия, в конце концов, тоже ремесло. Буду зарабатывать на жизнь, рифмуя весло, унесло и число. Тройная польза: заработаю денег, потешу самолюбие и выпущу пар из истомившейся невысказываемым и невысказанном трепетной души.

И я прочитал ей всё.

— Про Уорхола мало, — заметила Астрая, густо намазывая рот губной помадой. — Старик может запросто обидеться.

— Да хрен с ним. С этим Уорхолом, — сказал я, может быть, несколько грубовато в отношении своего начальства. — Главное про нас не забыл. Пусть мы войдём в историю и антологии. А он — нет.

Астрая продолжала всё так же скептически красить губы.

— И про нас, — запищали ни с того, ни с сего из щелей эльмопейцы, — очень уж мрачновато. Через чур мы бы сказали суровато. Немного б самую малость юмора. Изящного, лёгкого, непринуждённого. Например, так…гм…гм…гм… эльмопейцы прилетели, трёх землян с горчицей съели… вот потеха! Хе-хе!

— В чем же здесь юмор? — вполне сдержанно поинтересовался я.

— В том, что пострадал кто-то другой, а не мы, — ответили эльмопейцы. — Ведь мы, эльмопейцы всегда веселимся, если страдает кто-то другой.

— Мда-а, — только и протянул я с горькой укоризной.

Хотя в глубине души, видит Бог, я был совершенно солидарен с этими маленькими ублюдками. Действительно, гораздо легче на душе, если неприятность случается не с тобой. И это печально.

Но, как бы там ни было, я не собирался всенародно объявлять, что маленькие твари правы. А поспешил перевести разговор на тему далёкую от только что затронутой, тему независимости в литературе.