Александр Нагорный - Нейрокомандор. Книга 2. Пси-Фактор. Планеты дезертиров

– Я скажу это в тот день, – с притворным воодушевлением заявила Алис, – когда достаточно пострадаю за свою веру!

Взгляд Этона открыл для Алис, как далеко она продвинулась в своих стараниях одной этой фразой.

Однако молодой офицер не проронил ни слова, не сделал ни малейшего движения, и только взгляд его говорил красноречиво.

– Я в руках моих врагов! – продолжала Алис тем восторженным тоном, который она подметила у пуритан. – Уповаю на веру свою! Или вера спасёт меня, или я погибну за неё! Вот мой ответ, который я прошу вас передать Герцогу Амелю. А книгу эту, – прибавила она, указывая пальцем, но не дотрагиваясь, словно боясь осквернить себя таким прикосновением, – вы можете унести и пользоваться ею сами, ибо вы, без сомнения, рьяный сообщник Герцога Амеля, сообщник в гонении и сообщник в ереси.

Этон ничего не ответил, взял книгу с тем же чувством отвращения, которое он уже выказывал, и удалился, серьёзно задумавшись.

Около пяти часов вечера появился сам Герцог Амель. У Алис в продолжение целого дня было достаточно времени обдумать свое дальнейшее поведение. Она приняла своего дядю как девушка, уже вполне овладевшая собою.

– Кажется… – начал он, развалясь в кресле напротив Алис и небрежно вытянув ноги, – кажется, мы совершили небольшое отступничество?

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что с тех пор, как мы с вами в последний раз виделись, вы переменили веру. Уж не вышли ли вы замуж?

– Объяснитесь, милорд, – произнесла пленница величественным тоном. – Заявляю вам, что я слышу ваши слова, но не понимаю их.

– Ну, значит, вы совсем неверующая. Мне это даже больше нравится, – насмешливо возразил Герцог Амель.

– Конечно, это больше вяжется с вашими правилами, – холодно заметила Алис.

– О, признаюсь вам, для меня это совершенно безразлично!

– Если бы вы даже и не признавались в своём равнодушии к вопросам веры, милорд, ваше распутство и ваши беззакония изобличили бы вас.

– Гм… Вы говорите о распутстве? Или я толком не расслышал, или вы, твою же… – выругался грубо, – на редкость бесстыдны!

– Вы говорите так потому, что знаете, что нас слушают, – холодно заметила Алис, – и потому, что хотите вооружить против меня ваших тюремщиков.

– Тюремщиков? Вот так раз! Вы впадаете в патетический тон, и вчерашняя комедия переходит сегодня в трагедию. Впрочем, через неделю вы будете там, где вам надлежит быть, и мое намерение будет доведено до конца.

– Постыдное намерение! Нечестивое намерение! – произнесла Алис с экзальтацией жертвы, бросающей вызов своему судье.

– Честное слово, мне кажется, эта развратница сходит с ума! – сказал Герцог Амель и встал. – Ну довольно, ну успокойтесь же, или я выброшу вас в космос как мусор.

И Герцог Амель ушёл, отпуская ругательства.

Этон действительно стоял за дверью и слышал весь разговор до единого слова.

Алис угадала это.

– Да, ступай, ступай! – прошептала она вслед своему дяде. – Пагубные для тебя последствия не заставят себя ждать, но ты, глупец, заметишь их только тогда, когда их уже нельзя будет избежать!

Опять стало тихо. Прошло еще два часа. Солдаты принесли ужин и услышали, что Алис громко читает молитвы, те молитвы, которым научил её старый слуга в детстве. Она, казалось, была в каком-то экстазе и даже не обращала внимания на то, что происходило вокруг неё. Этон сделал знак, чтобы ей не мешали, и, когда все было приготовлено, бесшумно вышел вместе с бойцами и надзирателями.

Алис знала, что за ней могут наблюдать в окошечко двери, а потому прочитала свои молитвы до конца, и ей показалось, что часовой у двери ходит иначе, чем ходил до сих пор, и как будто прислушивается.

В этот вечер ей ничего больше и не понадобилось предпринимать. Она встала, села за стол, выпила только воды. Через час солдаты пришли вынести стол, по Алис заметила, что на этот раз Этон не сопровождал их. Значит, он боялся часто видеть ее.

Алис отвернулась к стене и улыбнулась. Эта улыбка выражала такое торжество, что могла бы её выдать. Она подождала еще полчаса. В коридорах корабля несущегося сквозь пространство, царила тишина, слышен был только вечный шум силовых установок. Своим чистым, мелодичным и звучным голосом Алис запела первый стих излюбленного когда псалма.

– Да замолчите! Ваша песня наводит тоску! – проорал охранник даже не пользуясь средствами оповещения.

– Молчать! – сурово приказал кто-то, и Алис узнала голос Этона.

– Чего вы суетесь не в свое дело? Разве вам было приказано, чтобы вы мешали этой женщине петь? Нет, вам велели стеречь её и стрелять, если она затеет побег. Стерегите и убейте её при малейшем движении в сторону двери, но не отступайте от данного вам приказа!

Выражение неописуемой радости, мгновенное, как вспышка молнии, озарило лицо Алис, и, точно не слыша этого разговора, из которого она не упустила ни одного слова, пленница тотчас снова запела, придавая своему голосу всю полноту звука, все обаяние и всю чарующую прелесть, какой наделил его дьявол.

Голос Алис, на редкость полнозвучный и проникнутый страстным воодушевлением, придавал грубоватым, неуклюжим стихам псалма магическую силу и такую выразительность, какую самые восторженные верующие редко находили в пении своих братьев, хотя они и украшали его всем пылом своего воображения. Этону казалось, что он слышит пение ангела.

Этот стих, в который неотразимая очаровательница постаралась вложить всю душу, довершил смятение в сердце молодого офицера. Он резким движением распахнул дверь и предстал перед Алис, бледный, как всегда, но с горящими, блуждающими глазами.

– Зачем вы так поёте, – пробормотал он, теряясь пред красивой девушкой, – и таким голосом?

– Простите, – кротко ответила Алис, – я забыла, что мои песнопения неуместны. Я, может быть, оскорбила ваше религиозное чувство, но, клянусь вам, это было сделано без умысла! Простите мою вину, быть может и большую, но, право же, невольную…

Алис была так прекрасна в эту минуту, религиозный экстаз, в котором, казалось, она пребывала, придавал такое неземное выражение лицу, что ослепленному ее красотой Этону почудилось, будто он видит перед собой ангела, пение которого он только что слышал.

– Да, да… – ответил он. – Да, вы смущаете, вы волнуете людей не видевших дома долгое время…

Бедный безумец сам не замечал бессвязности своих слов, а Алис между тем зорким взглядом старалась проникнуть в тайники его сердца.

– Я не буду больше петь, – опуская глаза, сказала Алис со всей кротостью, какую только могла придать своему голосу, со всей покорностью, какую только могла изобразить своей позой.

– Нет, нет, – возразил Этон, – только пойте тише, в особенности ночью.