Уильям Тенн - Вот идет цивилизация [сборник litres]

Только тут до меня дошло наконец, что все эти копья я ломаю в связи с изданием первого сборника моих коротких рассказов. Наверное, стоит напомнить читателю, что я пытался продемонстрировать потенциал и место в истории всего этого жанра, а ни в коем случае не мой собственный мизерный вклад в него. В данной связи я могу перефразировать Томаса Уолси в его обращении к Генриху Восьмому: эти рассказы – мое королевство, но они всего лишь уголок мира научной фантастики. Я в меру своего таланта работал в нескольких жанрах, которые интересовали меня более других, двигаясь вперед, скорее, из-за внутренней неудовлетворенности – ну, или когда мне казалось, что впереди трава сочнее. Но есть много других, продвинувшихся гораздо дальше меня или возделавших свой собственный, неизменный участок земли – гораздо успешнее меня и, что еще важнее, с воистину восхитительными результатами.

Насколько восхитительными? Породила ли научная фантастика нового Сервантеса? Или Филдинга? Нет пока, но ведь и золотой век викторианской сцены не породил нового Эсхила. И это при том, что в те времена так называемые университетские драматурги изо всех сил пытались возродить образцы классической драмы. В обоснование этого они утверждали, что современники не пишут ни «правильных комедий», ни «правильных трагедий». С каким презрением они, должно быть, смотрели на пишущих едва ли не на коленке, вечно нуждающихся в деньгах, ориентированных на удовлетворение низменных вкусов толпы мужланов вроде Уилла Шекспира – до тех пор, разумеется, пока шекспировские достижения не сделались очевидны всем. Я не берусь предугадать, породит ли научная фантастика нового Шекспира. Но ответственно утверждаю, что эта литература порождена нашим временем в той же степени, как Шекспир был порожден своим. И что все ее неудачи и довольно часто встречающаяся вульгарность вполне сопоставимы с вульгарностью и плебейской абсурдностью многих произведений Елизаветинской эпохи, поскольку и те и другие отражают невзыскательные запросы массового читателя. Конечно, такое происходит в любую эпоху, только вымирающая литература, отполированная до антисептического состояния, утрачивает контакт с аудиторией и тем самым «в глазах людей теряет имя действа». Впрочем, новые жанры еще не дошли до этой точки своего развития.

Изначально присущие человеческому разуму ожидание чуда и неутолимое любопытство несут человеку свет. С самого начала человек искал знаний, хоть каких-то знаний о своем будущем. И удовлетворить эту жажду призвано порождение нового времени – научная фантастика, литература экстраполярного человека индустриальной эпохи.

В самом начале 1954 года у меня случился разговор с Гарри Гаррисоном, в то время редактором «Сайенс Фикшн Эдвенчерз». Я ляпнул тогда что-то насчет того, что никто из нашего цеха, похоже, не уделяет должного внимания второму слову в определении «научная фантастика»: большая часть всех споров затевалась только по поводу слова «научная» – что это вообще должно означать и какой процент научности должен содержаться в том или ином рассказе. Гарри, один из самых проницательных людей, каких мне только доводилось встречать за всю мою жизнь, – так вот, Гарри задумчиво надул губы:

– Фантастика в научной фантастике… – пробормотал он наконец. – Отличное название. Напиши-ка это, да поскорее. Оставлю тебе место в следующем номере.

Название мне и самому понравилось, так что я вернулся домой и в тот же вечер накатал эссе. Я понапихал в него все обиды, остававшиеся без ответа вопросы и мысли, бурлившие во мне на протяжении нескольких лет. Гарри вознаградил меня вполне адекватным гонораром и более чем адекватным обедом за счет редакции.

Когда спустя год Иэн и Бетти Баллантайны решили издать первое мое собрание коротких рассказов, они настояли на том, чтобы я включил в него в качестве предисловия это эссе. Почему бы и нет, подумал я тогда.

Ну, и потом, на протяжении последующих лет я неоднократно думал точно так же: почему бы и нет. С одной стороны, тема гораздо шире, чем можно вместить в одно короткое эссе. С другой, сюда вошло много пространных и довольно случайных размышлений о литературе, истории, драматургии – обо всех областях интеллектуального творчества. А еще, я столько раз менял свою точку зрения о многих положениях этого эссе – просто ужас, сколько раз.

И все же…

Этот опус часто упоминается – и довольно благосклонно – в самых разных публикациях, посвященных научной фантастике. Значит, есть все-таки в нем что-то, что нравится моим коллегам. Одна из них, Конни Уиллис, тепло отозвалась о нем в своем предисловии к первому тому этого собрания («Непристойным предложениям»), который вам, возможно, довелось уже читать.

И Джим Манн с Мэри Табаско, редакторы этого тома, оба настаивают на том, чтобы я включил его сюда, несмотря на то, что в отличие от всего остального, втиснутого в эту книгу, это никак не фантастика. А я не настолько считаю себя мэтром литературы, чтобы спорить с редакторами, особенно своими редакторами.

Ну, и потом, согласитесь, тридцатичетырехлетний я вполне заслуживает немного внимания и даже уважения. Тогда ему казалось, что это очень даже неплохой опус, и на протяжении многих лет он вполне им гордился.

Тот факт, что теперь, в восемьдесят, я сделался отвратительно начитанным и могу оспорить с дюжину выдвинутых им положений, не является помехой.

В конце концов, это его произведение, а мне всегда нравилось работать с этим парнем.

Написан в 1954 г., опубликован в 1954 г.

Человечество насчитывало сто двадцать восемь особей.

Эта орда давно уже заселила более дюжины проходов. Отряды Мужского Сообщества, насчитывавшие двадцать три взрослых воина в расцвете сил, в полном вооружении бдительно охраняли наиболее отдаленные коридоры. Им, их предводителям и еще не посвященным юношам, находившимся у них в услужении, надлежало принять на себя первый удар любой грозящей Человечеству опасности.

Эрик-Одиночка являлся непосвященным членом этой могущественной силы. Сегодня он еще ученик и копьеносец проверенных и закаленных воинов. Но завтра, завтра…

Нынче день его рождения. И завтра он будет послан, чтобы совершить Кражу для Человечества. А когда он вернется – а он несомненно вернется: Эрик быстр и умен, – прощай, свободно болтающаяся набедренная повязка послушника, он получит плотно облегающие ремни гордого воина Мужского Сообщества.

Он получит право высказывать свое мнение на Советах Человечества. Он сможет смотреть на женщин, где угодно и сколько угодно, он сможет даже приближаться к ним, чтобы…