Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

– Никакого суда, собственноручно пристрелю, – так же устало пообещал Кромвель.

– Джон, Джон, – предостерегающе произнес Шенкенберг, – не вздумай. Никакой пальбы. Здесь все на соплях. Один выстрел – и каюк. Потом, он просто глупый мальчишка. Кстати, не забывай, чей он сын. Будут неприятности.

– Как собаку, – меланхолично отозвался Кромвель, подняв глаза к потолку.

– Тьфу на тебя! Между прочим, устами младенца глаголет истина. Восемнадцать тысяч. Пора подергать за какие-нибудь ручки.

– Иво, ты идеалист. Мы только что пустили ко дну лучший крейсер империи. Без войны, без ничего. Это трибунал и позор. И какие наши объяснения? Извините, прошляпили скелетника? Предпочитаю умереть с достоинством. У нас тут два «Базальта». Будет прощальный салют. На полнеба.

– А я хочу есть! Забыл, на «Энтерпрайзе» вечером званый обед? Мои чудесные охотничьи колбаски! Я повару взятку дал! Тут не наша вина! У штурвала стоял Блэйк-младший, и этот, старпом, как его там, а мы просто гости.

– Дай умереть, – томно упорствовал Кромвель.

– Джон, шестнадцать тысяч. Потом умирай, сколько хочешь.

Между тем дела и впрямь обстояли неважно. Штука в том, что на уцелевшем куске «Саутгемптона» никаких устройств для полета в планетарных условиях не было. Четыре тормозных сопла, которым в отсутствие центральной тяги грош цена – топлива в аварийных ресиверах на полтора чиха (а центральная тяга осталась догорать где-то на орбите), да хилая круговая цепочка курсовых корректоров, предназначенных в основном для микроманевра в тесноте причалов космических станций. Поэтому представить себе какой-то другой вариант приземления, кроме смертельного удара о поверхность Тратеры, было довольно трудно. Однако Шенкенберг, зная Кромвеля уже без малого пятнадцать лет, не терял надежды на свидание с любимыми колбасками.

– Ну, Джон, а как же твоя речь? И еще – ты же хотел умереть в бою, а где тут бой?

– В тюрьме мы с тобой умрем, – проворчал Кромвель. – Ладно, черт с тобой. Не выйдет из тебя самурая… Какие там поворотники на корректорах?

– Сорокапятки, какашки хьюзовские.

– Тормозные дюзы закольцованы?

– Само собой.

– Отключи мне это кольцо – должны быть какие-нибудь задвижки или уж я не знаю что, иначе все топливо за один пых вылетит… Ручное управление есть?

– Есть-то есть, но там в канале только диафрагмальные сфинктера, и больше ничего – хорошо, если на две минуты хватит. Кто же знал.

– Нам и столько не понадобится – давай втыкай. Экипаж, приготовиться к торможению, будь оно неладно… да что за день сегодня такой…

Шенкенберг перевел дух, судя по вернувшемуся на лицо друга и командира привычному волчьему оскалу, Кромвель заинтересовался задачей, а значит, все в порядке.

Прокашлявшись и взвыв, корректоры развернули проваливающийся в атмосферу обрубок первым соплом к земле.

Выхлоп!

– Штурман, альтиметр.

– Шесть двести.

– Опаздываем… Не тянет, керосинка вонючая…

Выхлоп!

Третьим выхлопом, уже на полутора тысячах, Кромвелю удалось замедлить скорость снижения до какого-то ему одному ведомого предела.

– Садимся, как шаттл дерьмовый. Штурман, перестройка тяги. Дорзо-вентрально, против часовой, корректоры через один – сорок пять до упора, следующий – строго радиально. Выполнять…

Последний, четвертый выстрел из тормозного сопла отбросил «Саутгемптон» уже от самой земли и поставил его носом к горизонту. Сжигая остатки топлива, корректоры закрутили закопченный купол как вертикальное колесо с шутихами – половина двигателей лупила реактивной струей по касательной, вращая махину, половина, включаясь под самым брюхом, удерживала то, что еще недавно было крейсером, от немедленного падения. Вперившись взглядом в экран с окошками индикаторов, Кромвель с джазовым темпераментом стучал по клавишам, включением и выключением поддерживая необходимый ритм вращения.

Свист, дым, хруст сминаемого сырого и не желающего гореть таежного бурелома – и тяжкая бронированная туша осторожно коснулась почвы, с шипением на треть погрузилась в безвестное болото, и всякая видимость начисто сгинула за плотной стеной пара. Очередное кромвелевское пилотажное чудо свершилось.

В утреннем тумане лес с непроглядным переплетением ветвей казался нереальным, дымчато-акварельным, а горы за ним – и вовсе призрачными. Земли под ногами не было, только дикий хаос сгнивших и полусгнивших стволов, под которыми дышала топь невесть какой глубины.

Шенкенберг с удовольствием втянул свежий лесной воздух.

– Он сказал: «Приехали!»

– Да уж, сели в лужу, – пробурчал Кромвель.

– Ура! – завопил лейтенант Мазетти, подпрыгивая на зыбких бревнах. – Победа!

Настроение у молодого человека менялось с удивительной легкостью.

– Ах да, – нехорошим тоном сказал Кромвель. – Лейтенант. Итак. За отказ выполнить приказ во время боя…

– Вы не поняли, генерал, – со щенячьей эйфорией тут же перебил его Мазетти. – Все закончилось, мы живы! Все замечательно!

– …а также за трусость и паникерство…

Лейтенант был совершенно счастлив и уже был готов, плюнув на вздорных и бесполезных спутников, отправиться на поиски чего-нибудь занятного в этом новом мире, однако в темной фигуре Кромвеля, странно длинной в этой белесой мгле, было что-то такое, что заставило его остановиться. Ко всему прочему генерал держал в опущенной руке пистолет.

Но дурящая смесь эгоцентризма с инфантилизмом, свойственная избалованному мальчику из высшего общества, сшутила с юным Мазетти скверную шутку. Лейтенант просто не представлял, что с ним может случиться что-то плохое. Ведь это не кто-то, а он, сын Карло Мазетти!

– Бросьте, генерал, – радостно сказал он. – Вы же знаете мою семью. Хотите, замолвлю за вас словечко отцу. Не стоит ломать себе карьеру из-за таких глупостей. Зачем? Какие счеты? Все, слава богу, живы и здоровы.

– К тебе это не относится, засранец, – с нежностью ответил Кромвель, тоже лучезарно оскалился, поднял «люгер» с кокетливо завернутым никелевым уголком на именной наградной табличке и выстрелил.

Две трети лица Мазетти, успевшего отразить поначалу чисто ребяческую растерянность, затем ужас и даже безумную надежду еще как-то договориться, тут же исчезли, превратившись в толстую черную змею, устремившуюся к дальним кустам и мгновенно распавшуюся на брызги, а вслед за ней в кусты улетел и сам лейтенант, на прощанье вывернув шею так, словно в отчаянном усилии пытался прочитать нечто, написанное у него между лопатками.

Шенкенберг сокрушенно покачал головой.

– Знаешь, Джон, твои представления о субординации иногда меня очень настораживают.

– Нормальные представления. – Кромвель затолкал пистолет обратно в кобуру. – Возможно, мы с тобой скоро позавидуем этому идиоту. Ладно. Глайдеров, как понимаю, у нас ни одного.