Андрей Лях - Синельников (сборник рассказов)

Смерть примечательна только одним — я умер одновременно с Высоцким. Хотя и этого, пожалуй, не скажешь — он приказал долго жить ночью, а я утром, так что выдающегося совпадения все равно не выходит. Да-с, звонил матери из автомата, она как раз говорила, что я, как идиот, загубил и ее, и свою жизнь, и тут у меня внутри что-то оторвалось. Прямо по-чеховски. Что уж случилось, не знаю, но с другой стороны, сколько же можно пить. Короче, прострелило снизу доверху, и привет, а дальше уже вижу все со стороны — телефонная будка, утреннее летнее солнышко, трубка висит и курлычет что-то маминым голосом, моя запрокинутая небритая рожа, глаза остановились, рот открыт так, что гланды видны, тело съехало на пол, дверь открыта, нога с задранной штаниной торчит наружу и являет миру изрядный кусок волосатой шкуры.

Тут все пошло очень быстро — натюрморт этот провалился вниз, Москва одним махом превратилась в пестрое пятно, потом — в точку, я пронизал какие-то сферы и понесся в космическом пространстве среди звезд. Никаких тебе девяти, никаких сорока дней. И то верно, чего тянуть.

В конце концов очутился я среди облаков, у райских Врат. Да, высоченная стена и громадные золотые ворота. Распахнуты настежь. Я вошел.

Рай не опишешь. Есть там улицы, есть дома, хотя и не совсем улицы, и не совсем дома. Народу много — люди, ангелы, кто с крыльями, кто просто так. На всех такие белые балахоны — что-то среднее между ночной рубашкой и римской тогой. Глядь, а на мне точно такая же. Что ж, очень даже неплохо.

Я выбрал парня посимпатичней, подошел, объяснил, что вот только что прибыл, и хотел бы знать, куда положено поначалу явиться. Тот довольно внятно растолковал, что к чему.

Запомните на всякий случай — как войдете, прямо и сразу налево. Там еще облачность погуще, другими словами, дымина — хоть топор вешай, и за ней — двухэтажное здание барачного типа. Что на втором этаже, до сих пор не знаю, а на первом в конце длиннющего коридора — кабинет первичной регистрации.

Хотя публика на Земле мрет, я думаю, немереными толпами, в раю у них как-то так устроено, что ни толчеи, ни даже очереди в этом коридоре нет. Я, во всяком случае, вообще никого не встретил — постучал и вошел.

За столом у окна сидел добродушного вида толстоносый ангел, который для какой-то сообразной важности нацепил очки с квадратными стеклами. Он предложил мне сесть и уставился прямо-таки с отеческой лаской. Надо было что-то говорить.

— Здравствуйте, — начал я без всякой уверенности. — Синельников, Владимир Викторович. Вот… ну… Словом, готов предстать перед Создателем. Эээ… не совсем, конечно, готов, но, в общем… согласно процедуре.

— Перед Создателем? — задумчиво переспросил ангел, и вдруг перед ним появилась толстенная книга, старинная такая, переплет с застежками, и он стал ее листать. — Да, вижу… Владимир Викторович… Но почему же так сразу перед Создателем?

Признаюсь, тут первый раз с самой смерти мне стало жутковато.

— Ну, вы знаете, там, на Земле, нам говорили… то есть бытует мнение, что… душа предстает перед Богом. Я ведь не ошибаюсь, я и есть эта самая душа?

Он сложил руки одну на другую поверх книги и доброжелательно улыбнулся в ответ.

— Не ошибаетесь, Владимир Викторович, вы действительно эта самая душа, но зачем вам Господь? Как бы это объяснить… Ну вот у вас, в России, — кто главный? Президент? Ах да, до президента вы не дожили… Генеральный секретарь. Согласитесь, он далеко не Бог, рангом, так сказать, сильно ниже… но скажите мне — вы часто видели его вблизи? Как меня сейчас? Часто он решал ваши проблемы? Лично он?

— Да нет… Я вообще ни разу его живьем не видел.

— Ну вот видите. А вы сразу к Всевышнему. Вы кто — премьер, папа римский, апостол? Согласно этим записям, вы бывший научный работник среднего звена, а в последнее время — сантехник не слишком трезвого образа жизни… н-да. Утешьтесь тем, что ваше дело разбирает ангел четырнадцатой категории, а вам по вашему статусу старше двенадцатой не полагается.

Дело. Мне стало еще больше не по себе. Да уж, господни жернова мелют медленно, но верно. Никто еще не слышал про адвокатов на Страшном Суде. Но тут ангел снова ободряюще улыбнулся.

— К сожалению, Владимир Викторович, пока ничего радостного сообщить вам не могу. Видите ли — он бережно прикоснулся к книге, — ваши посмертные документы еще не пришли. Это случается. Нет постановления. Придется немного подождать. Но спешки ведь никакой нет. У вас впереди вечность, не так ли? Обживитесь пока, освойтесь… Засим более не задерживаю. Заходите, не стесняйтесь.

И после этих его слов дверь у меня за спиной открылась сама собой. Я поднялся, ангел еще раз приветливо кивнул, и я очутился на улице.

А там творилось какое-то смятение. Народ бежал со всех ног. Куда бежал? Это не вдруг поймешь… Здешние улицы идут, как бы это назвать, секторами, и сходятся эти секторы к еще одной высокой ограде, можно сказать, стене, по верху которой прогуливается Небесное Воинство — о нем речь впереди — и посматривает, чтобы из наружных секторов за стену никто не сунулся. Там обитает публика более высокого звания, и жизнь у нее отдельная. Сдается мне, за той, второй стенкой, есть следующая, для деятелей покруче, совсем уж святых, и так еще много раз, поскольку предела духовному совершенствованию не существует.

Так вот, над всеми этими секторами и заборами открылась вдалеке сверкающая не то сцена, не то арена, и на нее, без всяких метафор, буквально потоками откуда-то сверху лился свет. На сцене стоял человек — крошечная темная фигурка, и можно было разобрать, что в руках у него гитара, и что он поклонился, и грянул не то рев, не то овация, и сейчас же опустился какой-то исполинский занавес, и вся картина скрылась из глаз. Толпа еще постояла, повздыхала и начала расходиться.

— Что это было? — спросил я.

— Высоцкий сейчас будет выступать перед Господом, архангелами и Высшим Синклитом, — ответил мне почтенного вида старичок. — Сподобился.

— А нам нельзя посмотреть?

Он покачал головой.

— Сказано тебе, чадо неразумное, — перед Господом и архангелами.

— Отец, да ведь мы тоже люди (чуть было не сказал — «живые люди»), нам ведь тоже интересно. Устроили бы трансляцию — что же тут такого?

Он посмотрел на меня как на психа и ушел. Я побрел куда глаза глядят, в чувствах, надо сказать, самых противоречивых, и тут только заметил, что уже смеркается, народ расходится по домам, и улицы постепенно пустеют. Вот ведь дурак, надо было спросить у этого толстоноса четырнадцатого разряда о ночлеге! Но вообще-то здесь рай, особых трудностей вроде не должно быть. Я завернул за угол и постучал в первую попавшуюся дверь.