Виктория Шваб - Месть [litres]

Марсела стиснула бокал. Ее бросило в жар, хотя в желудок упал ледяной ком.

– Что за гребаное клише.

– Прости? – переспросил Маркус, не переставая жевать.

– Твой рукав.

Он безразлично глянул на розовое пятно. Ему даже не хватило совести изобразить удивление.

– Наверное, твоя, – сказал Маркус, будто Марсела хоть раз использовала такой оттенок, что-то настолько вульгарное и пош…

– Кто она?

– Серьезно, Марс…

– Кто она?! – потребовала Марсела, стиснув свои идеальные зубы.

Маркус наконец перестал есть, откинулся на спинку стула и посмотрел на жену.

– Никто.

– То есть ты трахаешься с призраком?

Он закатил глаза, откровенно устав от темы – какая ирония, а ведь Маркус обожал поговорить обо всем, что его касалось.

– Марсела, ревность тебе не к лицу.

– Двенадцать лет, Маркус. Двенадцать. И теперь ты не удержал член в штанах?

На его лице мелькнуло удивление, и на Марселу обрушилась горькая правда: ну конечно, муж не первый раз пошел налево. Просто впервые попался.

– И сколько это уже продолжается? – холодно поинтересовалась она.

– Оставь, Марс.

Оставить? Словно его измена – как вот этот бокал, мелочь, которая невзначай попалась под руку и которую так же легко можно отбросить.

И дело даже не в самом предательстве – Марсела была способна простить многое во имя той жизни, которую себе выстроила, – а во взглядах других женщин, тех самых взглядах, что она всегда принимала за завистливые. В постоянных предупреждениях остальных «первых жен», в их полуулыбках. Лишь теперь Марсела поняла: они все знали, знали уже бог знает сколько времени – а вот она нет.

«Оставь».

Марсела отставила бокал. И взяла нож для мяса. У мужа хватило наглости только фыркнуть в ответ. Будто Марсела не умела обращаться с ножом. Будто не слушала истории Маркуса, не просила рассказать поподробнее. Словно сам он не трепался о работе, когда выпивал. Словно Марсела не упражнялась потом на подушке. На пакете с мукой. На бифштексе.

– И что ты собираешься делать? – снисходительно поинтересовался Маркус, подняв бровь.

Как глупо, должно быть, она выглядела в его глазах: холеная красотка сжимает украшенную монограммой рукоять своими наманикюренными пальчиками.

– Куколка, – проворковал Маркус, и ярость всколыхнулась в груди Марселы.

Куколка. Детка. Дорогая. Это вот так он ее воспринимал, после всего, через что они прошли? Как нечто беспомощное, хрупкое, слабое, нечто декоративное , хрустальную фигурку, весь удел которой стоять на полке и красиво сиять?

Когда Марсела не отступила, взгляд Маркуса потемнел.

– Не хватайся за нож, если не собираешься его использовать…

Возможно, она и правда была хрустальной.

Но стекло хрупкое ровно до тех пор, пока его не разобьешь.

Дальше оно становится острым.

– Марсела…

Она бросилась на Маркуса и с удовольствием заметила, как глаза мужа чуть расширились от удивления. Он резко отпрянул, расплескав бурбон. Нож едва чиркнул по шелковому галстуку, а в следующий миг ладонь Маркуса с размаху впечаталась в лицо Марселы. Во рту появился вкус крови, на глаза навернулись слезы. Под звон тончайшего фарфора Марсела рухнула на дубовый стол.

Она не выпустила нож, но Маркус прижал ее запястье к столешнице с такой силой, что аж кости захрустели.

Он и ранее проявлял грубость, но всегда только в пылу страсти, в ответ на невысказанный сигнал – и этот сигнал неизменно подавала сама Марсела.

Но только не в этот раз.

Маркус являл собой девяносто килограммов чистой силы, зарабатывал на жизнь, ломая вещи. Ломая людей. Он досадливо прищелкнул языком – словно это Марсела повела себя глупо. Раздула из мухи слона. Сама его спровоцировала. Вынудила трахнуть другую женщину. Разрушить все, над чем сама же столько трудилась.

– Ах, Марс, ты всегда умела меня завести.

– Отпусти, – прошипела она.

Маркус склонился к ней вплотную, провел рукой по ее волосам и накрыл ладонью щеку.

– Если пообещаешь играть по правилам.

Он улыбался. Улыбался. Словно все это – очередная игра.

Марсела плюнула кровью ему в лицо.

Муж испустил долгий страдальческий вздох. А потом ударил ее головой об стол.

Мир взорвался белой вспышкой. Марсела не помнила, как упала, но, когда к ней вернулось зрение, она лежала на шелковом ковре рядом со стулом. Голова пульсировала. Марсела попыталась подняться, но комната накренилась. К горлу подступил ком, она перекатилась на бок. Ее вырвало.

– Тебе надо было остановиться, – заметил Маркус.

Кровь залила глаз, окрашивая столовую в алые тона. Внезапно муж опрокинул ближайший канделябр.

– Всегда их ненавидел.

Светильник еще не успел рухнуть на пол, а пламя по пути облизало шелковые занавески.

Марсела встала на четвереньки. Она двигалась с трудом, будто под водой. Медленно, слишком медленно.

Маркус стоял в дверях и смотрел. Просто смотрел.

Нож сверкал на паркете. Марсела потянулась к нему сквозь густой воздух. И уже почти достала, когда сзади на нее обрушился удар. Маркус опрокинул второй канделябр. Тяжелый светильник пригвоздил ее к полу.

Пламя распространилось с невероятной скоростью. С занавесок оно перекинулось на лужу разлитого бурбона, а оттуда на скатерть и ковер. Теперь огонь полыхал повсюду.

– А у нас неплохо получалось, Марс, – пробился сквозь морок голос Маркуса.

Заносчивый ублюдок. Будто хоть что-то из этого являлось его идеей, его заслугой.

– Ты без меня никто, – невнятно произнесла она. – Я тебя сделала, Маркус. – Марсела попыталась сдвинуть канделябр. Тщетно. – Я тебя и уничтожу.

– Люди много чего болтают перед смертью, милая. Я уже все это слышал.

Жар заполнил помещение, легкие, голову. Марсела закашлялась, но перевести дыхание никак не получалось.

– Я тебя уничтожу .

Ответа не последовало.

– Ты меня слышишь, Маркус?

Ничего, тишина.

– Я тебя уничтожу!

Марсела кричала, пока не сорвала горло, пока дым не заволок зрение. Собственный голос эхом отдавался в голове, последние мысли провожали Марселу все дальше, дальше, в темноту.

Я тебя уничтожу.

Я уничтожу.

Я…

Офицер Перри Карсон уже почти час не мог пройти двадцать седьмой уровень игры, когда раздался звук мотора. Перри поднял голову и увидел, как черный седан Маркуса Риггинса выезжает из крытого полукруга парковки у особняка.

Машина вылетела на дорогу, на добрых тридцать километров превышая допустимый в пригороде скоростной режим, но Карсон сидел не в патрульном экипаже, а даже если бы и так, то не для того последние три недели питался мерзким жирным фастфудом, чтобы арестовывать Риггинса за мелочовку.