Роберт Хайнлайн - «Магия, инкорпорейтед». Дорога Доблести

— Дораль никогда не покинет Невии.

— Не могу осуждать его за это. Невия — чудесное местечко. Но я сказал «если бы». Если бы он приехал, ты бы предложила ему кров, стол и постель?

— Это, — твердо сказала Стар, — будешь решать ты.

— Тогда скажем иначе: думаешь ли ты, что я смогу унизить Джоко, не отдав ему долг гостеприимства? Храброго галантного Джоко, который отпустил нас живыми, хотя имел право убить? Чей дар — стрелы и многое другое, включая медицинскую сумочку, позволили нам отвоевать Яйцо?

— По невианским обычаям, — сказала Стар, — вопрос о крове, столе и постели решает муж, милорд муж.

— Мы не на Невии, здесь женщины сами имеют свой ум и свои права. Ты увиливаешь от ответа, девчонка.

Она озорно улыбнулась:

— А это твое «если» включает и Мьюри? Или Летву? Обе они его любимицы, Дораль без них не поехал бы путешествовать. А как насчет той малышки… как ее там… нимфетки?

— Сдаюсь! Я просто пытался доказать, что прыжок через меч не превращает живую девушку в монашку.

— Это мне хорошо известно, мой Герой, — сказала Стар ровным голосом. — Все, что я могу сказать по данному поводу, сводится вот к чему: эта девчонка никогда не доставит своему Герою даже минутного огорчения, а я обычно выполняю свои решения. Недаром же я ношу титул Ее Мудрости.

— Хорошо. Я и не думал, что ты огорчишь меня таким способом. Я лишь пытался показать, что задача эта не слишком затруднительна. Черт возьми, мы опять ушли в сторону. Вот в чем моя настоящая беда: я ни на что не годен. Я никому не нужен.

— Как, родной?! Ты нужен мне.

— Но не себе. Стар, жиголо я или нет, но я не могу быть комнатной собачкой. Даже твоей. Смотри, у тебя есть работа. Она поглощает тебя, и она важна. А я? Мне нечего делать, совсем нечего, я ни на что не способен, кроме как придумывать плохие ювелирные поделки. Знаешь, кто я такой? Я герой по призванию. Так мне сказала ты. Ты меня завербовала. Теперь я в отставке. Знаешь ли ты во всех Двадцати вселенных что-нибудь бесполезнее отставного героя?

— Мужские соски, — ответила она не моргнув глазом.

— Ты опять увиливаешь, — сказал я. — Они-то хоть нарушают монотонность мужской груди. Я говорю серьезно, Стар. Вот та проблема, которая не дает мне вписаться в нынешнюю жизнь. Любимая, я прошу тебя, напряги ради меня всю силу ума — твоего и всех твоих призрачных помощников. Отнесись к этой проблеме так, как ты относишься к имперским проблемам. Забудь, что я твой муж. Рассмотри мою ситуацию во всей ее широте, учитывая все, что ты обо мне знаешь, и скажи, что мне делать с этими руками, с этой головой, с этим временем, скажи, как мне применить себя. Себя — такого, каков я есть.

Несколько долгих минут Стар молчала, лицо ее дышало профессиональным спокойствием, как во время работы.

— Ты прав, — сказала она наконец. — На этой планете нет ничего достойного приложения твоих сил.

— Тогда что же мне делать?

Она ответила без всякого выражения:

— Ты должен уехать.

— Как?

— Ты думаешь, мне нравится этот ответ, мой муж? Ты думаешь, мне нравится большинство ответов, которые я даю? Но ты попросил подойти к твоей проблеме профессионально. Я подчинилась. И вот ответ. Ты должен покинуть эту планету и… меня.

— Значит, мои туфли все же будут выкинуты?

— Не надо так жестоко, милорд. Таков ответ. Я могу уклоняться от правды и по-женски хитрить в частной жизни. Я не могу отказаться думать, раз я согласилась на положение Ее Мудрости. Ты должен покинуть меня. Нет, нет, нет, твои туфли никто не собирается выкидывать. Ты уйдешь потому, что должен уйти, а не потому, что я этого хочу. — Ее лицо осталось спокойным, но по нему текли слезы. — Нельзя оседлать кошку… торопить улитку… учить змею летать. Или превращать Героя в комнатную собачку. Я знала это, но предпочитала смотреть сквозь пальцы. Ты должен делать то, что должен. Но твои туфли навек останутся под моей кроватью. Не я отсылаю тебя прочь. — Она смахнула слезу. — Я не могу лгать тебе. Лгать хотя бы умалчиванием. Я не скажу, что там не появятся другие туфли… если ты уйдешь надолго. Я была одинока. Нет слов, чтобы передать, как я здесь была одинока. Когда ты уйдешь… я буду более одинока, чем когда-либо. Но ты найдешь свои туфли тут, когда вернешься.

— Когда я вернусь? У тебя прозрение?

— Нет, милорд, только предчувствие… что, если ты будешь жив, ты вернешься… и, может быть, будешь возвращаться много раз. Но герои не умирают в своих постелях. Даже в таких, как эта. — Она снова смахнула слезы, которые продолжали течь, но голос ее окреп. — А теперь, милорд муж, если ты не возражаешь, мы притушим свет и попробуем отдохнуть.

Так мы и сделали, и она положила голову мне на плечо и больше не плакала. Но мы не смогли уснуть. После долгого молчания я спросил:

— Стар, слышишь ли ты то же, что слышу я?

Она подняла голову:

— Я ничего не слышу.

— Город. Ты не слышишь его? Машины. Люди. Даже мысли — их так много, что улавливаешь их нутром и почти слышишь ушами.

— Да, я знаю эти звуки.

— Стар, тебе нравится тут?

— Нет, но от меня и не требуется любить это все.

— Слушай, черт побери, ты сказала, что я уеду. Едем вместе!

— О, Оскар!

— Разве ты им что-нибудь должна? Разве мало того, что мы вернули им Яйцо? Пусть ищут себе другую жертву. Выйдем со мной опять на Дорогу Доблести. Есть же где-нибудь работа по моей специальности?!

— Работа для героев всегда найдется.

— О’кей! Давай наладим совместное предприятие — ты и я. Быть героем — совсем неплохая работа. Кормят нерегулярно, жалованье задерживают, зато от скуки не помрешь. Давай дадим объявление: «Гордон и Гордон, героизм по умеренным ценам. Решаем любые проблемы — большие и маленькие. Истребление драконов по договорам, удовлетворение гарантируется, в противном случае плата не взимается. На прочие виды работ цены по согласованию. Спасение дев в беде и поиски золотого руна круглосуточно».

Я пытался развеселить ее, но Стар не поддавалась. Она ответила совершенно серьезно:

— Оскар, чтобы уйти в отставку, я должна сначала подготовить преемника. Правда, никто мне приказывать не может, но подготовить замену — мой долг.

— И сколько времени это займет?

— Не долго. Лет тридцать.

— Тридцать лет?!

— Думаю, можно уложиться и в двадцать пять.

Я вздохнул:

— Стар, ты знаешь, сколько мне лет?

— Да, еще нет и двадцати пяти. Но ты же не состаришься!

— Но сейчас мне двадцать пять. Это время, которое мне дано. Еще двадцать пять лет жизни комнатной собачонки, и я перестану быть героем и вообще перестану быть кем-либо. Я сойду со своего жалкого ума.

Она подумала.

— Да, это правда.

Стар отвернулась и сделала вид, что спит.

Позже я почувствовал, что плечи ее дрожат, и понял, что она плачет.