Роберт Хайнлайн - «Магия, инкорпорейтед». Дорога Доблести

— Стар?

Она не повернула головы. Был слышен лишь задыхающийся голос:

— О мой любимый, мой любимый! Будь я моложе хоть на сотню лет!

Я все еще пропускал сквозь пальцы мои драгоценные и бесполезные камешки, потом тихонько отодвинул их в сторону. Будь я хоть на сотню лет старше…

И все же Стар права. Она не может покинуть свой пост, не дождавшись смены. Смены, достойной в ее понимании, а не в моем или чьем-либо еще. А я больше не могу оставаться в этой обитой шелками тюрьме и не разбить себе голову о решетку.

И мы оба хотим быть вместе.

А самое страшное заключалось в том, что я знал — точно так же, как и она, — что мы забудем. Во всяком случае — многое. Очень многое, и будут другие туфли и другие мужчины, и она снова будет смеяться.

И то же самое произойдет и со мной, и Стар чувствует это, и серьезно, мягко, наперед зная все движения моей души, дает мне понять, что я не должен себя винить, если начну волочиться за какой-нибудь другой девчонкой в какой-то чужой стране, где-то там — далеко-далеко.

Но тогда почему же я ощущаю себя таким подонком?

Как я вляпался в эту ловушку, где нельзя повернуться без того, чтобы не оказаться перед выбором — ранить свою возлюбленную или начисто спятить самому?

Где-то я читал о человеке, который был вынужден постоянно жить высоко в горах из-за астмы — убийственной, удушающей астмы, — а его жена была прикована к побережью, так как больное сердце не позволяло ей жить на больших высотах. Иногда они видели друг друга в подзорную трубу.

Утром разговор об отставке Стар не возобновился. Несформулированный вердикт был таков: чтобы ей уйти, я должен болтаться поблизости (тридцать лет!) в ожидании этой минуты. Ее Мудрость рассудила, что для меня это не годится, и молчала. Мы чудесно позавтракали, но каждый думал о своем, тая мысли от другого.

И о детях тоже не говорили. О, я, конечно, мог отыскать ту клинику и сделать что положено. Чтобы Стар, если захочет смешать свою элитную линию с моей плебейской, могла бы сделать это хоть завтра, хоть через сотню лет. А не захотела бы — так просто улыбнулась бы и выкинула все вместе с прочим мусором. Из моей семьи никто не поднимался даже до звания мэра самого жалкого городишки, а рабочую лошадку не тренируют для участия в Ирландском тотализаторе. Если бы Стар решила соединить наши гены, это была бы чистейшая сентиментальность, вроде живой открытки на Валентинов день — очередная комнатная собачка, чтобы играть с ней, пока не придет время выпустить ее на свободу. Это была бы сентиментальность, столь же слюнявая, хоть и не такая мрачная, как у ее тетушки с ее мужьями-покойниками, ибо Империя не нуждалась в моих потомках.

Я глянул на стену, где висел мой меч. Я не притрагивался к нему с той давней вечеринки, когда Стар захотела одеться в костюм для Дороги Доблести. Я снял меч со стены, пристегнул его к поясу, обнажил клинок и вдруг ощутил приток жизненной силы, а перед глазами возникло видение уходящей вдаль дороги и замка на холме.

Есть ли долг у рыцаря перед его дамой, если все обеты исполнены?

Прекрати вилять, Гордон! Есть ли долг у мужа перед женой ?

Это ведь тот самый клинок… Скачи же, принцесса, прыгай же, вор, моя жена ты навек с этих пор… в богатстве и в бедности, в горе и в радости, любить и заботиться о тебе, пока смерть не разлучит нас. Вот что имел я в виду, когда произносил стишок, и Стар это знала, и я знал тогда точно так же, как знал в эту самую минуту.

Когда мы обручились, было похоже, что смерть разлучит нас в тот же день, но это никак не повлияло на крепость наших обетов и на ту веру, которую я в них вкладывал. Я прыгал через меч не для того, чтобы поваляться с девчонкой на траве, прежде чем погибнуть. Это я мог получить и даром. Нет, я хотел любить ее и заботиться о ней, пока смерть не разлучит нас.

Стар выполнила свой обет до последнего слова. Так почему же у меня так и чешутся пятки?

Поскреби героя, и получишь бродягу.

А отставной герой — ничуть не лучше тех королей без престола, которыми кишит вся Европа.

Изо всех сил хлопнув дверью нашей «квартиры», с мечом на поясе, не обращая внимания на удивленные взгляды, я телепортировался к врачам, узнал от них, куда мне нужно обратиться, перелетел туда, сделал все, что нужно, сказал главному биотехнику, что именно ему следует передать Ее Мудрости, и чуть не оторвал ему башку, когда он стал задавать лишние вопросы.

Отсюда опять к ближайшей телепортационной кабинке… И тут я заколебался: мне была нужна компания, что-то вроде общества анонимных алкоголиков. Но друзей у меня не было — так, сотни знакомых. Консорту императрицы друзьями обзаводиться трудновато.

Значит — Руфо! Однако за все месяцы, что я прожил на Центре, я никогда не был у Руфо дома. Центр не практикует варварского обычая «забегать на огонек», и я встречался с Руфо только в нашей резиденции или на банкетах. Домой он меня не приглашал. Нет-нет, никакого охлаждения в наших отношениях не было, мы виделись часто, но всегда он приходил к нам.

Я поискал его в списке абонентов телепортации — неудача. Со списком абонентов телекоммуникационного канала — такая же история. Я вызвал резиденцию и потребовал главного по связи. Он ответил, что «Руфо» не фамилия, и хотел отключиться.

— Только попробуй, ты, жирная крыса! Если вздумаешь отключиться, я гарантирую, что через час ты станешь смотрителем дымовых сигналов в Тимбукту! Теперь слушай, мне нужен парень — пожилой, лысый, по имени, полагаю, Руфо, известный специалист в области сравнительной культурологии. Внук Ее Мудрости. Думаю, ты прекрасно знаешь, кто это такой, и валяешь дурака только из-за обычного чиновного гонора. У тебя пять минут, после чего я обращусь к Ее Мудрости и спрошу ее, а ты будешь складывать свои вещички!

(«Стоп! Берегись! Старый лысый Руфо (?) компар-культур-большой-человек. Мудрость яйцеклетка-сперма-яйцеклетка. Пять минут. Лжец и/или дурак. Мудрость? Катастрофа!»)

Меньше чем через пять минут изображение Руфо заполнило весь трехмерный экран.

— Ну, — сказал он, — а я-то думал, у какой такой шишки хватило смелости нарушить мой запрет на включение?

— Руфо, можно мне зайти к тебе?

Он нахмурился:

— Дома, что ли, есть нечего, сынок? Твое лицо напомнило мне о времени, когда мой дядюшка…

— Руфо, пожалуйста…

— Ладно, сынок, — отозвался он ласково. — Сейчас отправлю танцовщиц по домам. Или не отправлять?

— Мне все равно. Как тебя найти?

Он сказал как, я нажал кодовые кнопки, добавил свой код для оплаты и сразу же оказался в нескольких тысячах миль от места, где находился. Жилищем Руфо служил особняк, такой же пышный, как у Джоко, но в тысячу раз хитроумнее оборудованный. У меня сложилось впечатление, что у Руфо самый большой на Центре штат прислуги — исключительно женской. В этом я ошибся, но вся женская обслуга, гостьи, кузины и дочери объединились в комитет по организации торжественной встречи — поглазеть на сожителя императрицы. Руфо прикрикнул на них, они разбежались, и он привел меня в свой кабинет. Танцовщица (надо понимать, его секретарша) возилась с бумагами и пленками. Руфо выпроводил ее шлепком по заднице, указал мне на удобное кресло, предложил сигареты, уселся сам и замолчал.