Кирилл Клеванский - Сердце Дракона. Том 10 [СИ]

Учитывая, что она была одета в дорогущее платье и высокие шпильки, выглядело это несколько сюрреалистично.

Она смеялась, порой выкрикивала что-то, корчила забавные рожицы.

Шел дождь.

Промозглый и холодный.

Он его любил.

Любил так, как мало что в этой жизни. Но в данный момент, любуясь словно светящимися в темноте, зелеными глазами Елены, он страстно желал, чтобы дождь прекратился.

Чтобы закрылись небесные шлюзы, чтобы выглянула луна. Расплавленным серебром засверкали лужи на мостовой, чтобы старинные дома, дворцы и храмы, ослепительно сияли в тихий, ночной час.

В отличии от южной столицы необъятной страны, этот город, все же, порой засыпал. И сейчас, в четвертом часу ночи, сложно было встретить даже бродячего пса, не то, что другого прохожего.

– Боже, ты самый классный собеседник на планете! – воскликнула Елена, чем привела его обратно в чувства.

Он, наверное, вздрогнул бы всем телом от неожиданности, а так лишь смазано пролетел пальцами по клавиатуре.

– Аамроилот, – произнес механическим голос.

– Это ты название для следующего трека придумал, молчун? – несмотря на дождь, Елена не выглядела намокшим полотном художника импрессиониста.

Косметикой она пользовалась лишь лучших брендов, наверняка чем-то водостойким, да и наносила её по-минимуму. Природа щедро наградила нынешнюю звезду всеми качествами, о которых остальные могли только мечтать… разглядывая ценники у хирургов.

В середине двадцать первого века пластическая хирургия добилась тех высот, когда каждый, обладая нужным количеством средств, мог создать себе такой внешний облик, о котором мечтал.

– Нет, ты вообще будешь со мной разговаривать или свежий воздух в голову ударил? – вновь засмеялась Елена.

На этот раз не сквозь слезы, а как всегда – открыто и зажигательно.

– Ты красива, – прощелкал динамик – на технику, в отличии от косметики, вода влияла не самым лучшим образом.

Смех сразу стих. Елена отвернулась и посмотрела куда-то в сторону широкого проспекта. Несколько одиноких машин, ограждение вокруг собора, пара сонных студентов, заснувших на лавке – неподалеку находился университет, некогда выпускавший учителей.

– И как только ты не стал бабником… – прошептала Елена.

– Ну не знаю, – на экране, прикрепленном к креслу, появился смайлик пожимающий плечами. – может это потому, что я двигаю только одной рукой.

– Пока у мужика есть хоть один палец, он не импотент, – наставительно произнесла Елена.

– Извращенка… твоей музыке место в порнофильмах, а не в хит-парадах.

– Если бы я сочиняла для порно, то, поверь мне – это было бы лучшее порно в мире!

– Погоди, меня сейчас снесет на проезжую часть от твоего раздувающегося эго.

– Оно и к лучшему, – показала язык Елена. – может кто-нибудь из водителей поправит твое перекосившееся лицо.

Очередная секундная тишина, а затем взрыв смеха со стороны Елены. У него же это выглядело только как паралитическое подергивание уголков губ и стук кулака о подлокотник.

Так они, представляя из себя весьма жуткую картину, и заливались.

Лил дождь.

Её платье превратилось в какое-то полное непотребство выброшенной из ночного клуба тусовщицы, а его смокинг, висевший тряпьем, в целом… никак и не изменился.

Один комментарий на эту тему и они вновь умирали от дружного гогота.

– Как же хорошо, – Елена закрыла глаза и подставила лицо потокам дождя.

Падали ей на веки, стекали по щекам, а затем сбегали ниже по волосам, которые они только недавно так отчаянно пыталась просушить.

Она улыбалась. Ярко и без всякого стеснения.

Она плакала. Так горько, что он был готов отдать все что угодно только за то, чтобы суметь подняться с этого проклятого кресла.

Собрав всю волю в кулак, он направил её в ноги, но те отказывались сделать хотя бы один шаг вперед. Даже дернуться. Даже просто заныть фантомной болью, как это порой бывало.

Он представлял себе, как поднимется. Как подойдет к ней. Обнимет со спины, заключит в объятья, прижмет и прошепчет на ухо три самых важных слова.

Нет-нет. Вовсе не “я тебя люблю”. Это слишком пошло и избито.

Нет, у мужчины, если он действительно был мужчиной, а не мальчиком, не знавшим пыли извилистых жизненных троп, были совсем другие три слова.

“Все будет хорошо”. “Ты будешь счастлива”. “От всего сберегу”. “Никому не отдам”.

То, что в последствии назовут ложными обещаниями, чего будут боятся как огня, потому что именно эти и многие другие три слова, а не пылкое и юношеское “я тебя люблю”, служили мостами даже через самые широкие пропасти.

И он это знал.

Он все это знал.

Он знал, как прошелся бы губами по каждой соленой дорожке, оставшейся на ей горячих, даже под таким холодным дождем, щеках. Он знал, как зарылся бы лицом в душистые, пахнущие весной, волосы. Как крепко держал бы её чуть выше живота и не давал даже шелохнуться.

И все бы это он делал молча.

Потому что важнее трех слов, всегда и для всех, это тепло. Тепло другого человека. Который не словом, а действием говорит – “все хорошо, я тут, все в порядке, поплачь, но не бойся я упасть. Я здесь – я тебя удержу”.

– Я тебя удержу! – хотел закричать он, но рука так и застыла над клавиатурой.

Слюни текли по трубке, исчезая за спиной. Ноги, сложенные кривой загогулиной покоились в специальных металлических пазах. Скрюченная шея, вывихнутая челюсть, впалые глазницы, мешки под глазами, выпирающие надбровные дуги.

Несимметричный торс с округлой, вогнутой дугой, грудиной.

В мире, где толпы людей боролись за свободы – против “лукизма”, против “сексизма”, за одинаковые туалеты для обоих полов, за еще какой-то бред, отрицающий законы природы, на него старались не смотреть.

Среди равноправных лицемеров, ищущих глубину внутреннего мира, его –чудовище, оставили в белом замке больничной палаты.

Догнивать свой пустой век, который он пытался наполнить музыкой, но с каждым днем проигрывал очередную битву в борьбе с растущей в душе бездной.

– Прости, – Елена утерла слезы и, собравшись, встряхнула плечами. – А давай сходим выпьем?

– Тебе мало дождя?

– Я серьезно! Ты бывал в баре? Хотя, кого я спрашиваю. Вы, затворники, по барам не ходите.

И, смеясь, она направилась вниз по проспекту. Он поехал следом за ней.

Хаджар схватился за единственное, что могло помочь ему не утонуть в этих воспоминаниях.

Протянутая рука, сияющая расплавленным серебром. Почти как лужи на мостовых в каменном центре города, отказывающимся сдаваться терзающим небо башням из хрома и стекла.

– Не сдавайся, Северный Ветер! – голос Анетт был практически не слышен.

Его заглушал шум дождя.

Высокое Небо, он ненавидел дождь.