Захар Петров - Метро 2035: Муос. Чистилище [litres]

Вера с ехидством парировала:

– Могу тебя заверить, администратор, что такой ошибки я больше не повторю. Это действительно бесполезно, если даже администратор станции считает женоубийство полезным для общества.

Батура пожал плечами и молча уставился в пол. А Вера не отставала:

– А ты, администратор, кажется, не женат. Вот интересно, ты бы тоже практиковал такие методы домашнего воспитания своей жены?

– У меня было две жены. Администратор обязан брать себе жен, как ни крути. В первый же год администраторства дважды женился здесь на Партизанской. Все складывалось неплохо. А потом… Помнишь эпидемию гриппа полтора года назад в этом секторе? Я как раз в Центре был на сборах. Партизанские станции в глухой карантин поставили, никого не пропускали. Не сделали исключения и для меня. Я несколько дней топтался на Единой. А когда пришел, они уже мертвые лежали: Варюха с Борькой-грудничком и Анфиса – она беременной была. И представь: на станции умерло только пять человек, из них трое, даже считай, что четверо, – мои. Почему так? Я думаю, Богом так было предначертано. Они ушли туда, где хорошо. А мне надобно тут подзадержаться и, не отвлекаясь ни от чего, делать свое дело – продлевать дни этой убогой станции. И с вашей помощью это сегодня у нас получилось. Пока получилось, а дальше – посмотрим. Вот если б мне пару таких помощников, как ты…

Администратор вымученно улыбнулся и закашлялся.

Когда пятерка Зозона уходила со станции, Батура устроил «торжественное построение» своих ополченцев. Сейчас они выстроились немного быстрее и стояли чуть-чуть ровнее, чем обычно. Но все же представляли довольно убогое зрелище. Он произнес какую-то формальную, никому не нужную благодарственную речь, после чего долго тряс руки уходившим убрам. Верина рука задержалась в худой и длинной ладони Батуры немного дольше. Он ей ничего не говорил, только как-то смешно кивал головой, глядя в глаза. Когда же Вера сама потянула свою руку, Батура все-таки произнес:

– Спасибо.

Хотя Вере показалось, что он хотел ей сказать не только это. Они уходили в туннель. Вера еще раз посмотрела на клеть местной тюрьмы – той, в которой еще вчера молилась плененная лесничиха. Теперь в клетке сидело полтора десятка детей, захваченных на стоянке лесников. Все, кроме самых маленьких, хором бормотали: «Лэса-бэса».

Брать их в плен было причудой Зозона. Когда со взрослыми лесниками было покончено, их дети забились в угол. Они неумело бросали в окруживших их убров и партизанцев мелкие камни. Лис с несколькими партизанцами собирался их перебить, «чтоб не размножались», но Зозон запретил. Сказал, что пленных детей надо отправить в Центр для исследований. Вера посчитала эту задумку командира странной. Батура пожал плечами и махнул своим: делайте, мол, что говорит спецназовец. Они начали хватать и связывать брыкающихся и кусающихся маленьких лесников. Лис зло сплюнул, опустил уже занесенный над головой меч и сунул его в ножны, но вслух ничего не сказал. Когда возвращались, Вера слышала недовольное бурчание одного из замов Батуры:

– Ну и как этих ублюдков в Центр отправлять? Военные же их с собой не поведут. И на хрен они кому-то там сдались в Центре? Вот здорово будет, если этих лесниковских отпрысков не примут! Что нам с ними делать тогда? Отпускать? Обратно через весь Муос тащить? Убивать? Чего возиться – порешили бы сразу и проблем никаких. Если бы лесники взяли Партизанскую, они б с нашими детьми точно не церемонились.

Вера мысленно согласилась с мнением этого партизанца.

Когда всех детей посвязывали, в этом же углу в куче гнилой трухи нашли грязное, медленно движущееся тело. Это был взрослый. Приглядевшись, по остаткам изорванной одежды поняли, что это – не лесник, а один из партизанцев, израненный и истощенный от недоедания. Уже после возвращения на Партизанскую, покормленный и отдохнувший, он рассказал:

– Они нас с Бобылем притащили в свое стойбище и давай всей толпой бить. Потом бить перестали, связали. И каждый день скачут вокруг нас и орут: «Лэса-бэса». Целый день с утра до ночи, а некоторые и ночью это орут. Кормили абы чем. Тем же, что сами жрут, но разве эту труху гнилую жрать можно? От одного запаха блевать хочется. А позавчера Бобыль мне говорит: «Смотри, видно, опять за бульбой собираются». Побрали они мешки и толпой ушли. А вернулось их меньше, побитых много. Бобыль мне и говорит: «Видать, досталось им от наших на Поверхности. Как бы на нас злобу не сорвали они сейчас». Как в воду смотрел. Накинулись они на Бобыля, потащили и давай его бить, пока до смерти не забили. Только орут: «Лэса-бэса». Потом ко мне подбегают. Что-то дернуло меня вякнуть по-ихнему: «Лэса-бэса». Как услышали они это дело от меня, давай улюлюкать, меня по щекам хлопать. Но бить не стали, обратно связали. После этого они собираться стали. Я так думаю, уходить они надумали. Если бы вы не пришли вовремя, ушли бы они отсюда, а что б со мной было – одному Богу известно…

– Да что ты нам тут втираешь, инспекторша? Что ты нам сказки рассказываешь про светлое будущее? Какое светлое будущее, если мы без жратвы подохнем уже к весне? Тебе хорошо нам байки травить! Сама жрешь вдоволь в своих бункерах. А ты ведь еду наших детей жрешь, сука! Небось, папочка твой – большая шишка, раз такой малолеткой в Инспекторат затесалась. В университетах училась, сейчас бумажки умные пишешь. А ты на Поверхность походи с нами, а уже потом лекции читай…

Женщине было лет тридцать – тридцать пять. Обветренное красное лицо с шелушащимися багровыми пятнами перекошено злобой. Она была на грани и сыпала в адрес Веры оскорблениями. Но Веру тревожило не это. Местная размахивала заряженным арбалетом перед носом Веры, и указательный палец ее правой руки нервно дергался возле спускового крючка. Учитывая предельное состояние этой воинственной тетки, Вера опасалась, как бы стрела с арбалета случайно не угодила ей в голову.

– Галя, пожалуйста, не надо. Опусти арбалет. Еще не поздно… Давай как-то миром все решим… Может быть, помилуют… Ну расселят по Муосу… А не согласитесь… Так сама знаешь, что будет…

Вера с презрением слушала жалобное блеяние администратора Риги, который прятался от арбалета своей соплеменницы за Вериной спиной и, как-то задыхаясь, неуверенно пытался убедить своих подчиненных сдать оружие, чего они явно делать не собирались.

Багроволицая Галя была руководителем и зачинщиком этого бунта. За нею стояло трое мужиков и с десяток женщин с арбалетами, мечами и копьями. Всем своим видом они показывали полное согласие с каждым словом стихийно выбранной новой руководительницы мятежного поселения и демонстрировали решимость драться до конца, если понадобится.