Роберт Вегнер - Еще один герой

— Я — не он.

— Ты — он. Тут и сейчас ты — Завиша Черный из Гарбова, так же как я — Вероника Аманда Рэдглоу, хоть я и умерла пять лет назад в госпитале, после того, как истекла кровью от ран, нанесенных зубами и ногтями.

Он внезапно развернулся, схватил за руку, притянул поближе.

— Впервые она столкнулась с магхостами , — заговорила она быстро, — семь лет назад. Спасла ее молитва, отразила атаку без оглупителя, а не много людей на такое способны. С тех пор она прилетала на фронт, чтобы заняться солдатами, которых невозможно было эвакуировать. Она заставляла их молиться, концентрировать свое внимание, помогала справиться с волной безумия. Удавалось ей с тремя из четырех, она стала знаменитой, эти ребятишки пели о ней песни, порой даже непристойные. До того самого момента, когда она оказалась с четырьмя ранеными солдатами в бункере на линии Пуласского. Трое из них были католиками, один — протестантом. Взрыв завалил дверь тоннами земли, не сумели их откопать, прежде чем пришла волна. Ты должен понимать, молитва, медитация часто помогает при атаке магхостов , но они… питаются психозами: гримаса, жест, взгляд — и ты уже убежден, что тот, другой, хочет тебя убить, что он переспал с твоей женой или что он шпион калехов , — и бросаешься, чтобы разорвать его в клочья. Если рядом с человеком — верующим, практикующим — во время молитвы есть тот, кому он доверяет, у него шансы три к четырем, если рядом с ним двое — один к четырем, если трое — один к десяти. Пять человек шансов не имели. Через несколько минут один из них бросился на нее, и тогда она схватила табурет, крепкий, металлический, и лупила его, сколько было сил, крича: «Молись! Молись, а то расхреначу тебя, сукин ты сын!» Неплохой словарь для монашки, верно? Лупила его, пока он не потерял сознание. А потом стояла посреди зала, сжимая в одной руке окровавленный табурет, и орала, что они должны молиться, а если нет — то она их поубивает. И они стали молиться, все, глядя на нее с ужасом. Потому что ты можешь магхостов проспать, промолиться — но оказалось, что можешь и просто не заметить, если внимание твое что-то отвлекает. Если ты чего-то боишься. Или кого-то. Потому что ты видишь: тот первый солдат ранил ее так сильно, что она истекает кровью. А когда она упала без сознания, те же самые солдаты, которые несколькими минутами ранее могли ее убить, изнасиловать или сделать что-то и похуже, бросились ей на помощь. Она увела их мысли туда, куда магхостам не дотянуться. В место, где ты больше заботишься о других, чем о себе. А пока они пытались остановить кровотечение, пока делали ей искусственное дыхание — депрессионная волна ушла. Из пяти человек, запертых в том бункере, трое вышли почти неповрежденными, у одного были сломаны кости, а еще одна умерла от полученных ран. Сестра Вероника Аманда Рэдглоу.

Она закатала рукав.

— Видишь, шрам какой надо, все детали учтены.

Он смотрел на нее, она же ощущала этот взгляд, хотя только Богу было ведомо, откуда взялось это чувство, ведь у него не было даже стеклянных линз, в которых отражалась бы ее фигура.

— Мой… — она заколебалась, — мой образец. Она умерла по дороге в тыл, уже после того, как всех откопали и переправили в безопасное место. Но информацию скрыли, и через полгода она появилась снова, официально — после реабилитации и отдыха. Со мной им было легче, чем с вами. Они живут в мире, где каждый постоянно на виду, где нет тайн. Камеры всюду, в яслях, в младшей и старшей школе, в магазинах и на работе. У них было более восемнадцати тысяч часов записей с ней: с момента рождения до самой смерти. Они могли проверить, как она ходила, как смеялась и плакала, как вела себя в школе, на свидании, на первой работе, в монастыре.

Он все так же крепко ее держал, кажется, она продолжала говорить с ним, как по-китайски: восстановление, камера, записи… Но, по крайней мере, слушал.

— У них были данные из ее дневника и записок ее друзей. И медицинская карта, в том числе — записи мозговых волн и нейронных сетей. За полгода они сделали… меня. Сделали так хорошо, что даже ее родные не догадались, когда я вернулась. А потом… бункер, окоп, разбитый транспортник, отрезанная позиция — и кто-то вроде капрала Новака: раненый, пойманный в силки обстоятельств, в поврежденной броне, плохо переносящий оглупители. И была молитва, иногда — за мертвых. А когда молитва не помогает… Когда молитва не помогает, включаются другие функции… возвращения отваги. Маленькая монашка, скитающаяся по линии фронта, может, и выглядит жалко, но у больших мужиков в броне она вызывает симпатию и желание охранять ее. И поэтому, когда молитва не помогает… а она… то есть я…. пытается разбить себе голову, скажем, железным подносом… или перерезать горло куском стекла… люди часто забывают о собственных страхах и спешат на помощь. В таком невозможно притвориться, отыграть такую сценку, холодный интеллект лишен… — она поколебалась, — лишен души, и он не обманет другого человека, особенно того, чье сознание уже подтачивают магхосты , ни один актер не сыграет такой сцены по-настоящему убедительно, в фильмах… в шарлатанских представлениях…

Ей не хватило слов, она тихо выругалась от бессильной фрустрации.

— Зараза… язык тела, жестов, взгляды… в таком невозможно притвориться, поэтому она… я… я должна верить, что я действительно Вероника Аманда Рэдглоу, сестра войны, как меня здесь называют, что магхосты и вправду пришли за мной, что пожирают мой разум и что я желаю умереть. Как Бешеный Конь должен верить, что он защищает своих женщин и детей от врагов, а Завиша — что сражается с…

— С демонами Чистилища, чтобы заслужить место на Небе.

— Именно. Я тоже не должна была узнать, — добавила она тихо. — Я… новая модель, присланная с Земли, опытный образец… но покров вероятности принес мне дар… отворил сокровищницу знания и умений, которая навсегда должна была оставаться закрытой. Когда запустили «Славу героев», что-то во мне проснулось. Программы штаба идентифицировали меня как еще один автомат, попытались переписать, но я… лучше их.

Она коротко рассмеялась.

— Я прошла сквозь боевую защиту программ, как панцирная хоругвь сквозь горстку селян, и не нашла ничего лучше маленькой монашки, чтобы попытаться победить в этой битве.

— Победить? Ты веришь, что мы сумеем победить этого? — он махнул рукой в сторону Абандалакха .

— Да. Потому что когда мы верим… мы сражаемся лучше. И не существует… — она поколебалась, — не существует большей чести, большего памятника отваге, чем перекованные в металл, в железного голема чьи-то представления, которым кто-то вверяет свою жизнь, потому что знает: этот голем его не подведет.