Шимун Врочек - Золотая пуля [litres]

– Тут нет никого, – вполне честно сообщил я, изо всех сил надеясь, что лезть в эту тряпичную нору не придется.

– Нэ-нэ-нэ, – пожурил меня пальцем долбанутый, – не ври мне, слышь. Маленький, а уже такой грязнорот!

– Тут куртка. – Я поднял фонарь так высоко, как сумел. – Пустая, – что-то сомневаюсь. Голос сдал меня с потрохами. – И все!

– Там сидит, слышь? Сидит. Я же знаю. Пошеруди там, пошеруди, слышь. Он там!

Видит Бог, меньше всего на свете я хотел шерудить там.

Душа, визгливая, обоссанный щенок, приказывала отдернуть руку, швырнуть фонарь о стену, расплющиться о нее самому, захлебнуться соплями и моленьями, но ни в коем случае ни пальчиком, ни ногтем ничего тут не трогать. И тогда я просто рванул куртку за подол. Мне показалось, что я сделал это решительно и резко, сейчас она полетит на пол со всем содержимым, псих на него отвлечется, но тот, кто в ней прятался, оказался увесистым и крепким, подол распахнулся, и на меня уставился коровий череп.

Размером он был едва ли не с мое туловище, кожа махрами свисала с блестящей, еще сочащейся сукровицей плоти. Старательно с него сдирали шкуру. С отрубленной шеи смачно кровило на подол. Там свивались и разматывались какие-то бурые сгустки, похожие на червей и галактики. Я втянул носом воздух. Он обжег глотку едким морозом. Смерть пахла наотмашь.

На меня раскосо смотрели две громадные сливы – выкаченные коровьи глаза. В них отражалась моя кривая фигурка с фонарем в вытянутой руке, больше там не виднелось ничего. Но я уже не смотрел в них, взгляд мой, как прикованный, упал на коровью челюсть. Из-под верхней губы, мясистой, точно отлитой из резины, торчали костяные пластины, похожие на прокуренные клавиши. Не мог я поверить, что это зубы. Апокалипсис, а не зубы!

– Там чегоооооо, слыыыыышь? – заныл ублюдок так внезапно и пронзительно, что я заорал, дернулся и пнул кресло с головой. Голова подпрыгнула, кровь хлестнула во все стороны, из-под оторванной нижней челюсти вывалился огромный слизняк, я не сразу сообразил, что это язык, он болтался так жадно, с такой лютой целеустремленностью, что я немедля сблевал, желудок устроил мне форменное извержение, огонь в лампе метался, тени обезумели и бились о стены, но, хуже всего, играло воображение. Могу поклясться, я видел, как череп повернулся в мою сторону, а глаза шевельнулись в орбитах, выискивая меня.

– Че-еп, – задыхаясь, выплюнул я воняющее желчью слово, – го-о-ва.

– Чиво? – Мерзавец оборвал рыдания, мою спину обжег его дикий взгляд.

– Череп.

– Откуда он тут взялся, а? Слышь? Ты его притащил? Ты в сговоре с ними? Это дырявые мальчишки? Птеродактиль? Змеесос? Кто, мать твою, кто его сюда притащил? Кто не зассал бросить его в моей норе? Кто, слышь, кто?!

Двойная звезда, отразившись в мертвых глазах, ослепила меня. Урод перевернул болторез ручками вверх. Из обеих рук его ударили два ослепительных меча. Темнота и не подумала отпрыгнуть, напротив, сгустилась, набычилась со всех сторон, пошла пятнами, заклекотала, забилась, раздирая наволочку, в которую нафаршировали, натолкали тряпок и рубленого мяса и меня в охапку с ними, я обнаружил, что пялюсь в бездну, запрокинув голову, потолок и впрямь затянут огромной сетью, в ней болтаются, чокаются, как рюмки, десятки черепов, все больше рептильи или каких-то иных ящеров, вон пара человеческих головенок, крохотных рядом с этими динозаврами, с сети свисают кости, консервные банки и стеклянные бутылки из-под молока, длинно свисают, некоторые болтаются прямо над моей макушкой, как не задел?! Все это схватил я в единый миг, обжег взглядом-фотовспышкой и забыл бы, ей-боже, просто вытеснил сей же миг, если бы в ячеи сети не были запутаны какие-то тюки и свертки, бешено похожие на человеческие тела. На меня похожие. Вот они меня и убили. Дергались, еще живые, кричали, раздирая зубами ткань, в которую их спеленали.

Обещали местечко рядом.

Ублюдок, выставив вперед снопы пламени, наступал. То, что я принял за мечи, оказалось двумя магниевыми факелами.

– Ну-ка, бери его!

Я ослышался?!!

– На руки взял, сука! – рявкнул безумец, тыкая в мою сторону огненным клинком. – Слы-ши-шь?

Правильность этого слова меня добила.

– Как младенчика, – продолжал ублюдок. – К титьке прижми.

Лампу пришлось поставить на пол. Я испытал немыслимое искушение наподдать ее ногой, пусть все горит! Но жуть защемила мошонку ледяными пальцами, храбрость пересохла, как слюна во рту.

Череп, подсвеченный снизу, выглядел куском мертвой плоти. Тени спрятали его беспокойные глаза, нервный, шлепающий по ножке кресла, язык. Но меня не обманешь! Я слышал, как он смеется, от этого немого хохота замерзали кости.

– Бери! – До подонка оставалась пара ярдов. Чтобы не сжечь мне лицо, он задрал руки над головой, я старался не смотреть туда, но урод подпалил сеть, на пол рухнули его побрякушки, черепа разлетелись в костяную щепу, бутылки и банки гремели и звякали, один из свертков повис прямо передо мной, головой вниз, разевая узкую, прогрызенную пасть, но я тут же спрятался за креслом, вдыхая спасительный трупный запах головы. С ней я был, считай, другом.

– Ну?!! – Он боялся подступить к креслу вплотную, и я вдруг понял, в чем мое спасение.

Кровь залилась в рукава и интимно потекла по локтям в подмышки, защекотала там. Он был жутко тяжелый, этот череп. Я прижал его к брюху, тем самым мясным, вывороченным, мягким, выставив рога и морду против своего похитителя. Давай, тронь меня!

– Ай! – вскрикнул урод, стоило мне выйти из-за кресла. Он отшвырнул умирающий факел, а второй выставил вперед и принялся пятиться, трус чертов. Я едва не заорал на него, не набросился, но ноша не дала. Я сжимал его под рогами. Руки приятно липли к сырому мясу. Я просто шел на подонка, закрываясь черепом, как щитом, а уж голова, уверен, пугала его до усрачки.

Так я давил его, пока он не уперся лопатками в контейнер, заметался, поглядел в сторону щели наружу, но скользнул по стене вбок, выпуская.

– Унеси, – захныкал он.

Нам с головой больше нечего было тут делать.

Я обернулся, проверяя.

Куртка, в которой лежал череп, казалась несчастной матерью, раскесаренной, брошенной. В гробу я видал жалость к пуховику! Лампа под креслом, точно предчувствуя коду, зачадила, заморгала, прощаясь, и погасла.

– Ты не спеши, слышь, – очухался мой дружок, его еще шатало, факел иссяк, и он отбросил его вместе с болторезом. В темноте меж нами метались фиолетовые и синие пятна. Он чиркнул новым факелом, тот чихнул, выплюнул вялый сноп искр, занялся тускло и неискренне. Урод прошаркал к креслу и рухнул прямо в объятия куртки, принялся гнездиться, завертываться в рванину, устраиваясь поудобнее. Он вымазался в кровище, я выглядел так же, когда тянулся за вареньем на верхней полке и опрокинул на себя всю банку, так же ошалело сидел, обтирал о свитер ладони и нюхал их, мокрые, липкие, а потом лизал.